"Джон Голсуорси. Из сборника "Комментарий"" - читать интересную книгу автора

живу, его, конечно, не больно много, но я стараюсь. Работы все равно найти
не могу, так вот сижу тут, в парке. Дочку с собой беру... Но мне сказали,
чтоб дома-то я ее к себе не подпускал слишком близко.
Я представил себе, как он праздно сидит в парке, украдкой потирая руки,
чтоб они не мокли так сильно, и следит глазами за другими отдыхающими,
слишком занятый своими заботами, чтобы задуматься над тем, отчего его отдых
не похож на отдых этих людей.
- Дни стоят теплые, - промолвил он. - А только не радуют они меня,
потому что я думаю все время, что же будет.
Взгляд его блуждал по грушевым деревьям в саду - они стояли в цвету,
освещенные солнцем; он с какой-то поспешностью отвел от них взгляд. Дрозд
запел где-то за дальней оградой. Бывший пекарь провел языком по губам.
- Я ведь родом из деревни, - сказал он. - А тут как в деревне. Если бы
я мог в деревне работу достать, я бы, наверно, поправился. В последний раз,
когда я в деревне был, я прибавил в весе целых три килограмма. Да кто меня
возьмет?
И снова он вскинул свои руки-тростиночки; на этот раз уже наверняка не
для того, чтобы продемонстрировать свою силу. "Нет, что вы, - казалось,
хотел он сказать. - Нет, никто меня не возьмет! Я уже убедился в этом - во
всем убедился, все понял. Со мной кончено!"
- Вот такие-то дела, - сказал он, - мне бы все нипочем, да вот ребенок
и жена. Ума не приложу, что еще можно было сделать, кроме того, что я
сделал. Видит бог, я держался, пока уж никакой возможности не стало.
И, словно поняв, что он подошел к тому пределу, когда сотни раз наедине
с собой, без свидетелей, впадал в отчаяние, он сурово уставился на меня, и
рыжие усы его топорщились над тонкими, запавшими губами.
Пролетел голубь; усевшись на дереве в соседнем саду, он стал звать
оттуда свою подружку. И мне вдруг вспомнилось, как несколько месяцев назад
на садовую клумбу, возле которой мы стояли, залетел дрозд и весь день
скрывался и прыгал там, прячась от других птиц; перья его топорщились, и он
терял их. Вспомнил я, как мы подобрали его: его глаза уже затягивала пленка,
и слабо билось у нас под руками его больное сердечко. Ни одна птица не
подлетела поближе: все они знали, что он не сможет больше прокормить себя и
должен умереть.
Мы искали и не могли найти его; а назавтра нашли под кустом мертвого.
- Я думаю, что это уж так в натуре человеческой: видят люди, в каком я
состоянии, ну и не берут меня на работу, - сказал маленький пекарь. - А ведь
я и не хочу ни для кого обузою быть, это уж точно; я всегда себя сам
содержал, вот с этаких лет. - Тут он вытянул руку на уровне своего пояса. -
Да теперь вот и себя прокормить не могу, не говоря уж о жене и ребенке. Все
идет к концу, и, главное, я сам вижу, что идет к концу. Страх - вот что
самое главное! И я так думаю - это не у меня одного.
Мысль эта, казалось, утешила его на мгновение, мысль о том, что есть
еще тысячи других тружеников, на плечи которых со зловещей усмешкой
навалилась смертельная болезнь, и что все они, как и он, в отчаянии смотрят
в пустоту. Тысячи других тружеников, которые умирают потому, что страх
заставлял их работать слишком долго. Лицо его даже просветлело чуть-чуть,
словно солнце наконец пробилось и к нему. Но потом то самое деревянное
выражение - единственно подходящее и надежное - снова сковало его черты. И
теперь никак нельзя было подумать, что страх когда-либо искажал это лицо -