"Джон Голсуорси. Сильнее смерти" - читать интересную книгу автора

ее с собой в столицу - погостить у его незамужней сестры Розамунды, жившей
на Керзон-стрит. За эти недолгие недели у нее появлялся естественный вкус к
красивым платьям и еще больше усиливалась страсть к музыке и театру. Но
главного для современной девушки - дискуссий на высокие темы и развлечений -
она была лишена совершенно. В ту пору ее жизни, с пятнадцати до девятнадцати
лет, еще не начинался общественный подъем 1906 года и общество все еще
пребывало в состоянии спячки, как зимняя муха за оконным стеклом. Уинтон был
тори, тетка Розамунда - тори, все окружающие Джип были тори. Единственное,
что воздействовало на ее душу в девические годы, была безоглядная любовь к
отцу. Правда, благовоспитанность в немалой степени мешала открытым
проявлениям этой любви; но быть с ним, делать что-то для него, восхищаться,
считать его совершенством - все это она ценила превыше всего, тем более, что
ей самой не дано было носить ту же одежду, что он, говорить тем же резким,
не терпящим возражений тоном или презирать одежду и манеры других людей.
Вместе с щепетильностью в вопросах этикета она унаследовала и его
способность отдаваться одному чувству. Только она делала его по-настоящему
счастливым, и любовь к нему всегда переполняла ее сердце. Безграничная
любовь к кому-либо и такая же безграничная любовь кого-либо к ней самой были
так же необходимы ей, как стеблю цветка вода и солнечный свет цветочным
лепесткам. Поэтому довольно частые отлучки Уинтона в Лондон, Ньюмаркет или
еще куда-либо всегда вызывали у нее "падение барометра", который, однако,
начинал подниматься, как только приближался день его возвращения.
Но одной стороной ее воспитания, во всяком случае, не пренебрегали: ей
прививалось чувство сострадания к обездоленным людям. Уинтон ничуть не
интересовался социальными проблемами, но, от природы щедрый и великодушный,
он доброжелательно относился к сельским беднякам и терпеть не мог
вмешиваться в их жизнь. Такой была и Джип; она ни за что не вошла бы к
кому-нибудь в дом без приглашения, но всегда слышала: "Входите, мисс Джип",
"Войдите и присядьте, милочка!" и всякие другие приветливые слова даже от
самых грубых и непутевых людей, которым нравились ее милое личико и доброта.
Так прошли эти одиннадцать лет, и ей стало девятнадцать, а Уинтону. -
сорок шесть. И вот однажды в сопровождении своей маленькой гувернантки она
отправилась на бал местного общества охотников. На ней было безукоризненно
сшитое платье, но не белое, а бледно-палевого цвета, словно она уже не
впервые выезжала на танцы. Она была вся в Уинтона, такая же изысканная, если
не больше, что, впрочем, и подобало ее полу. Темные волосы, взбитые спереди,
с завитками на лбу и уложенные венком на затылке, впервые обнаженные шея и
плечи, взгляд и вправду "летящий", безупречная, полная достоинства осанка,
словно она знала, что свет и движение, жадные взгляды, льстивые речи и
восхищение предназначены ей по праву рождения, - она была прелестнее, чем
мог даже ожидать Уинтон. На груди у нее был приколот букетик доставленных из
Лондона цикламен, аромат которых она обожала. Легкая и нежная, разгоревшаяся
от волнения, она каждым движением, каждым мимолетным взглядом напоминала ему
ту, с которой он встретился впервые вот на таком же балу. И, высоко неся
голову, он как бы оповещал мир о гордости, которую испытывал.
Этот вечер был для Джип полон переживаний: многие были приятными, но
кое-что смутило ее, а кое-что потрясло. Джип нравилось общее преклонение.
Она страстно любила танцы, и ей было приятно чувствовать, что танцует она
хорошо и доставляет этим удовольствие другим. Но она дважды отказывала
приглашавшим ее кавалерам: ей было жалко своей маленькой гувернантки,