"Эбрахим Голестан. Падение" - читать интересную книгу автора

зеркала, и глаза, принадлежавшие тому же лицу, что и челюсть, зло смотрели
на него. Вдруг в его сознании возникли зеленые глаза, светящиеся в темноте
кладовки, и запах проросшего лука. Челюсть двинулась еще раза два, а еще
перед тем, как ей остановиться, он, ослабший и измученный, встал; глаза уже
не были зелеными и не смотрели со злобой, ведь это были не кошкины глаза, и
они не светились посреди стрелок проросшего лука, и они не видели, как
чье-то горло было внезапно стиснуто крепкими пальцами, но глядели с
презрительным равнодушием, и им безразлично было, крепок ли кто или слаб,
горяч или холоден. Им довольно было знать, кончено или нет.
Заболело вокруг сердца, волна тошноты снова пошла вверх и остановилась
на полпути, что-то мучительно и резко сдавило сердце и не отпускало. Ноги
подкосились, и он рухнул на край тюфяка.
Женщина вскрикнула:
- Эй, ты чего?
Он очень ослаб, покрылся холодным потом. Голова закружилась. В ушах
звенело, все поплыло перед глазами, и сквозь все это он смутно различал, что
женщина ушла и вернулась с какими-то другими женщинами и одним мужчиной, и
все они подошли, наклонились над ним, а женщина сказала:
- Верно, он уже пришел выпивши. Прямо так и свалился. Ну, вроде
проходит.
Волна внезапно поднялась кверху и вырвалась наружу, и сквозь шум этого
извержения он услышал возмущенное восклицание: "Ах!", "Ай!", "Фу!", а одна
сказала: "Надо его головой в воду", а другая: "Деньги взяла?" Потом его
выволакивали из комнаты, а потом его лицо вдруг стало мокрым - это его
окунали головой в бассейн, макали и вытаскивали, макали и вытаскивали...
Во рту был запах тины, глаза распухли от воды. Придя в себя, он
обнаружил, что его оставили сидеть, прислонив к бортику бассейна посреди
пустого двора, увешанного женскими платками и чадрами. Вокруг никого не
было. Он посидел немного, потом с трудом поднялся и ушел.
Была уже поздняя ночь, улица была пуста. Он шел неверными шагами,
сердце едва билось, головокружение не проходило, а только лишь отступало и
продолжалось где-то за гранью сознания. А дорога, с ее редкими пятнами
света, проступившими на погруженной в тень мостовой, все ползла и ползла
между ветхими стенами, пока наконец не дотащила его до дому.
Он открыл дверь; кошка прошмыгнула в комнату впереди него, голубь
по-прежнему сидел в клетке, дно которой теперь было покрыто вонючим пометом.
Он закрыл дверь на задвижку, повалился в угол и заснул.
Он не помнил, когда уснул и сколько времени проспал: когда он открыл
глаза, сон сразу улетучился и больше не возвращался, как он ни старался; а
была еще ночь. Приглядевшись к темноте, он заметил зеленые глаза кошки.
Теперь это уже была та кошка, что однажды, в какой-то день, сохраненный его
памятью, бежала, спасаясь от собаки, вверх по лестнице, ведущей на крышу; он
снизу смотрел и видел, что дверь на крышу закрыта, а собака уже догоняет; и
тут кошка, сжавшись в комок, напрягши все жилы, все свои силы, изготовилась
к бегству, а собака подступает все тесней, хрипло и тяжело дыша, - и тут
собака зарычала и прыгнула, и кошка тоже прыгнула, но мягче,
продолжительней, и вот ее уже не было, а была только мокрая полоска на
глиняной стене, а собака осталась перед щелью, за которой была кладовая *.
Он пошел, приблизился к собаке, а в темноте кладовой ничего не было видно,
кроме запаха хранившегося там лука и зеленого огня кошачьих глаз. Ни он, ни