"Эбрахим Голестан. Любовь юных лет" - читать интересную книгу автора

проехал на велосипеде мимо их дома, потом снова и снова. Солнце уже
спряталось за горы, багровые комки облаков потемнели. Прохожих почти не
осталось, с мельниц тянулась вереница мулов, нагруженных мукой. Там, где
дорога разветвлялась, стояла лавка торговца топливом и фонарь отбрасывал
тусклый свет на груды угля и дров. Я издалека заметил, что окно над аркой
осветилось.
Я рванулся вперед и, пока подъезжал к арке, замедляя ход и высматривая
в окне ее далекий силуэт, еще не догадывался о тщетности своих стараний.
Только увидев ее, я подумал: "А что же дальше?"
Взбираться по стенам под покровом ночи, лезть через окно - такое
случалось в древности, да и то, наверно, только в книгах. И сколько я ни
крутился на своем велосипеде, наблюдая, как она стоит у окна, опустив книгу
на подоконник, и притворяется, что читает, сколько ни колесил взад-вперед,
все оставалось на своих местах - окно, улица, она, я и век, в котором мы
жили. А потом я поехал домой.
Мне нужен был хоть кто-нибудь, с кем бы я мог поделиться своими
мучениями, кто-то, кому бы я мог рассказать, что влюблен. Сестры все знали,
но мне не хотелось плакаться перед ними, а в мире любви, где я обретался
теперь, полагалось плакать и жаловаться.
Спустя несколько дней я получил от нее письмо. В конце стояло "с
сестринской любовью" и подпись. Прежде мы часто писали друг другу что-то про
взрослую жизнь, про поцелуи и ласки и даже про имена наших будущих детей, но
никогда еще более откровенная страсть и тоска даже в мыслях не охватывала
меня. Я был воспитан на тех дистиллированных представлениях и стерильных
словах, что скрашивают жизнь хранителей нравов.
Мне нужно было отыграться на чем-нибудь за свою беспомощность в тот
вечер, и я взбесился на "сестринскую любовь".
Ее ответное письмо было мольбой о пощаде. Она писала, что не имела в
виду ничего дурного, что живет мыслями обо мне и ради меня, что, кроме меня,
ей никто не нужен, что она много плакала и открыла свое сердце подруге,
замечательной девочке, без поддержки которой она и до сих пор, наверное,
плакала бы, и если бы в моем сердце нашлось хоть чуточку сострадания, я не
вел бы себя так, и если бы я только знал, как она меня любит и какую дружбу
ко мне питает ее верная подруга.
Я с отчаяния нашел убежище в злости, а она - в наперснице. Но злость
скоро прошла, а наперсница от зависти разболтала нашу тайну. У меня появился
еще один повод для страдания, ей приходилось теперь сторониться меня и
притворяться, что мы не знакомы. Но "верная хранительница тайн" на этом не
остановилась, она побежала к начальнице школы и пожаловалась, что один
мальчик из нашего класса (я?) целыми днями гоняется за ней (именно за ней, а
не за моей возлюбленной!). Начальница их школы написала начальнику нашей,
тот вызвал весь класс, возмущенно кричал, обвиняя нас в распущенности и
разврате, стучал бамбуковой указкой, не давая вставить ни слова в
оправдание, а когда мы заикнулись, что, мол, кому придет в голову бегать за
этой лысой, кособокой уродиной, он вышел из себя и как следует нас
поколотил. Из школы сообщили родителям, а уж у меня дома быстро докопались
до истины. Моя мать написала ее матери: "Посоветуйте вашей дочке оставить
моего сына в покое". А та в ярости прислала ответ: "Вы должны найти управу
на своего мальчишку, этого распущенного лодыря и хулигана!" Моя мать
застращала сестру, а ее мать застращала ее самое, и среди года нас обоих