"Эбрахим Голестан. Любовь юных лет" - читать интересную книгу автора

велосипеде мимо ее дома.
Наши письма были все на один лад. Но сейчас я вспоминаю, как каждый
день придумывал себе новые страдания. Целыми днями я гадал по стихам Хафиза.
Как-то раздался телефонный звонок. Я снял трубку, несколько раз повторил
"алло", "кто это?", но ответа не последовало. Назавтра я прочел в письме,
что это звонила она, но, услышав мой голос, растерялась и промолчала. Я не
обманывал себя, я действительно был влюблен, но еще и усердно приписывал
себе любовное томление. Убегал в степь перед восходом солнца и возвращался,
едва почувствовав голод. Решил прочесть Ламартина в персидском переводе,
обожал "Рене" и "Аталу", тысячу раз перечитывал "Сердце под камнем",
страстно мечтая отдать жизнь за любовь, принести себя в жертву ради любимой.
Влюбленный мальчишка... Неудивительно, что я тогда зачитывался книжками,
популярными среди влюбленных подростков.
Как-то ночью она в первый раз мне приснилась. Уже рассвело, утренний
ветерок уходящего лета веял прохладой. Я открыл глаза, еще наслаждаясь
поцелуем. Неужели это возможно - я поцеловал ее? Если бы... Я написал ей и
попал прямо в цель. Ответ пришел с голубым пятнышком на полях. Она накрасила
губы чернилами и приложила к бумаге. По ее словам, я должен был поцеловать
это место и прислать для нее такой же отпечаток своих губ. "Я прочла твое
письмо, - писала она, - заплакала, стала целовать буквы, а чернила
расплылись от слез, и губы оставляли на бумаге голубые следы. Вот я и
догадалась, что можно с письмом передать поцелуй". У меня защемило сердце. Я
не мог отвести глаз от тоненьких черточек - следов ее губ - и, не в силах
удержаться, прижимал их к своим губам.
Когда начались занятия, я стал встречать ее каждый день - утром, в
полдень, после полудня и под вечер. Ни у нее, ни у меня не было часов, но
наша жизнь настолько подчинялась режиму, что мы могли разминуться всего на
несколько шагов. Я появлялся на углу и смотрел, как она выходит из дома или
уже идет по улице, а если ее еще мне было, я замедлял шаг, и через минуту
она показывалась. Раньше, когда мы почти не встречались, я сгорал от желания
просто взглянуть на нее. Теперь же я по нескольку раз в день видел ее
черные, глубоко посаженные глаза, худенькие плечи, высокую, хрупкую, словно
готовую надломиться фигурку и темные вьющиеся волосы. Для меня одинаково
непереносимы стали и эти встречи, и мысль отказаться от них. У меня
колотилось сердце, перехватывало дыхание - так хотелось побыть с ней
наедине, крепко обнять за плечи и поцеловать. Я написал: "Назначь мне тайное
свидание, или я рассержусь". Она ответила, что просто заболела, прочтя мое
письмо, что плачет, что мечтает хоть немного побыть со мной, но как это
устроить? Как остаться наедине? Я же, начитавшись про смельчаков, что
взбирались по стенам, перелетали через ограды, проникали сквозь потайные
двери и крались по темным коридорам, решил действовать. Калитка к ним во
двор находилась под аркой. Перед аркой, чуть ниже, был крытый водоем, и из
глубины, куда уводили скользкие ступеньки, тянуло сыростью. Я дал ей знать,
что вечером, как стемнеет, приду под арку. "Это невозможно", - отвечала она.
"Ты выходи, - писал я, - посидим на скамейке у водоема". "Но ведь по улице
ходят люди", - возражала она. Я написал, что схожу с ума. Она ответила:
"Сегодня вечером я скажу, что мне надо делать уроки, и приду в комнату над
аркой". Она не объяснила, как мне поступать дальше, а сам я не задумывался
над этим. Для меня было достаточно, что она, как условлено, появится в
комнате, выходившей окнами в темноту, на водоем. В тот день на закате я