"Эбрахим Голестан. Любовь юных лет" - читать интересную книгу автора

от нее, я днями слонялся по заброшенной улице, уводившей к распаханным
полям, или подолгу стоял на пороге, подставив лицо под капли, и наблюдал,
как в померанцевых деревьях возле дома суетятся воробьи. Это тоже не
утешало, но становилось легче, чуть-чуть. Я понял, что влюбился.
Когда наступила весна, на вербах набухли мохнатые ночки, выросла мята,
прилетели ласточки, пришел Новый год *, зацвели деревья и по городским
закоулкам потянулся аромат померанцев. И хотя с тех пор я не видел ее,
любовь во мне кипела. Не в силах сопротивляться, я взялся за перо,
уверенный, что не порву потом это письмо и отправлю ей весточку о своих
мучениях.
______________
* Иранский Новый год начинается 21 марта.

Письмо ушло, и пришел ответ. Сестра вернулась из школы, вытащила из
книги помятый конверт, и по лицу сестры я уже догадался, а когда жадно и
торопливо вскрыл его - знал наверняка, что она тоже мечтает обо мне.
Приближались летние экзамены. Я уходил на окраину города, в поля, и,
устроившись в тени под деревьями, в одиночестве зубрил уроки. Небо было
голубым, и белые морщинки облаков послушно разглаживались на ветру.
Временами на горизонте вырисовывалась фигура крестьянина с лопатой на плече.
Далеко в степи раздавался рев быка. Птицы ныряли с головой в солнечное
сияние, легкий ветерок бороздил пшеницу, и от сорванного стебелька во рту
делалось прохладно и сладко, но приятнее всего было упасть на срезанные
колосья и ничего больше не слышать, только шорох полей, забыть все на свете
и думать только о ней. Иногда я отправлялся к подножию гор. Ехал по
заброшенному шоссе, потом оставлял велосипед у булыжной ограды, сквозь
низкорослый кустарник пробирался наверх, садился на каменную плиту и
оглядывал долину. Внизу, прямо передо мной, тянулись полосы распаханной
земли и зеленели посевы, дальше лежал город - купола, кипарисы, померанцы и
глинобитные стены, а за ним - степь, подошвы гор и снова горы. Около меня
плясал на ветру поселившийся в трещине камня мак-самосейка. Я скользил
глазами по войнам и именам, городам и обычаям прошлого, по небу и звездам,
веществам и сплавам, растениям и правилам, таблицам и цифрам, заполнявшим
учебники, и все это складывалось у меня в голове в один смутный,
неопределенный образ, в котором я узнавал ее.
К обеду, возвратясь домой, я вручал сестре очередное жалобное письмо с
отчетом о прошедшем дне, а она передавала мне ее письмо. В тот год я
провалился на экзаменах.
В этом были свои преимущества. Летом я не мучился с повторением, а на
следующий год учил уже пройденные уроки. Я разозлился на свою школу и
перешел в другую, куда надо было ходить мимо дома, где жила она. Раньше я
был на класс старше, а теперь она догнала меня, и мне делалось хорошо от
сознания, что днем мы слушаем одни и те же разъяснения, а по вечерам, может
быть, делаем одинаковые задания.
Но во многом стало хуже. Ощущая внутреннюю близость, даже больше,
единство с ней, внешне я был вынужден изображать полное равнодушие. Вел себя
так, чтобы никто не догадался о нашем знакомстве. При встречах не подходил
близко и отводил глаза. А про себя мечтал хоть мгновение провести с ней
наедине и в письмах умолял сделать что-нибудь, чтобы нам на минуту оказаться
рядом. Но она была недосягаема. Все то лето я утешался, катаясь вечерами на