"Эбрахим Голестан. Любовь юных лет" - читать интересную книгу автора

уроках не слышал ни слова: когда надоедало играть в крестики-нолики,
погружался в спрятанную на коленях книгу - стискивал зубы, в отчаянной
скачке обгоняя гвардейцев кардинала, чтобы вовремя доставить подвески
королеве. Или с трепетом внимал святой лжи епископа, который подарил
подсвечник вору, стянувшему лепешку, и тем возложил на него бремя страдания
и долга. Вместе с Вальжаном я плакал при виде малышки, у которой отняли
монету, подставлял плечо под завязшую в грязи повозку, бежал из тюрьмы и, не
желая убивать Жавера, пускал пулю в воздух, тащил на себе по канализационным
ходам юношу, возлюбленного моей милой воспитанницы, неопытным детским
сердцем догадываясь, что он просто избалованный мальчишка. Я страшно
переживал за старика аббата, напрасно пробивавшего кирпич и камень. Он так и
не успел найти путь к свободе и передал Эдмону Дантесу все свое богатство:
мудрость, надежды и саван. Бывало, я дрожал, слушая горестный вопль
богатыря, который, сам того не ведая, убил сына. Я знаю, не плач и
причитания Рустама действовали на меня, нет, это было его бессилие, его
знание, что Сохраба * не воскресить.
______________
* Рустам и Сохраб - герои эпической поэмы Фирдоуси "Шах-наме".

В вечной спешке, в волнениях бежали дни в четырнадцать лет. Она иногда
вспоминалась мне, но как-то смутно и неясно, чаще всего во сне. Но однажды
вечером случилось так, что в единственном городском кинотеатре она села
рядом со мной. Я повел сестер в кино, она тоже пришла с сестрами, и те,
пожелав сидеть все вместе, вытеснили меня, и мне досталось место около нее.
И все то время, пока зал был погружен в темноту, вздрагивающую от переливов
света на экране, а зрители напряженно следили за фильмом - ни кто играл, ни
как называлась картина, я не помню, - я сидел как потерянный, беззвучно
вздыхая и изнывая от жадного, лихорадочного желания взглянуть на нее,
коснуться руки, прижаться ногой к ее ноге, украдкой перехватить быстрый
взгляд и - не поцеловать, нет, просто вдохнуть ее аромат. Я скользнул локтем
по ее руке, потом еще раз - и замер, не отваживаясь поднять глаза. Сердце
отчаянно билось. Я привык воображать себя героем, загоняющим лошадей до
смерти и по любому поводу обнажающим шпагу, я наделял себя мужеством и
отвагой персонажей всех былей и небылиц, я прыгал со стек, бил стекла и
нарушал планы муниципалитета по озеленению, выдергивая черенки пальм, чтобы
сражаться с соседскими мальчишками, - а теперь вот сидел и не решался
подвинуть локоть. Текли минуты. Я засунул руки под мышки, пальцы, дрожа,
поползли в ее сторону. Есть. Неверным движением я сжал ее руку выше локтя.
Она вздрогнула, но не высвободилась.
Мои пальцы касались ее будто случайно, но при желании она могла бы
счесть это знаком... Конечно, поразмыслив спокойно, она бы тут же догадалась
о моих сомнениях - если только была сейчас в состоянии думать. Постепенно я
осмелел. Она не воспротивилась и легонько толкнула меня ногой. Я совершенно
не помню, о чем был фильм, что происходило на экране.
Ночь пролетела в раздумьях. Я лежал на постели, уставившись в окно, и
терзался, гадая, было ли мое прикосновение оскорбительным для нее или нет. Я
знал одно: я не мог поступить иначе.
Шла зима. Облака затянули солнце, края арыков и водоемов облепили
тонкие хрусталики льда, моросил дождь, замешивая глину на спортивных
площадках, и каждый раз в дождь меня охватывала такая тоска, что, спасаясь