"Эбрахим Голестан. Калека " - читать интересную книгу автора

створку двери, и она подалась. Дверь на улицу открылась. Узкая улица,
вымощенная булыжником, уходила вдаль, теряясь в темноте. Над дверью светил
фонарь. Он прислушался. На улице было слышно только тихое кружение ветра. Он
повернулся, прошел далан, вошел во двор, посмотрел на полуоткрытую дверь
гостиной и вздрогнул. Что-то подстерегало его.
Он услышал свою дрожь - казалось, все его кости раздробляются, не
вдруг, но перемалываются на мелкие кусочки постепенно, одна за другой.
Что-то подстерегало его за полуоткрытой дверью, и страх перед этим
неизвестным, зачем-то подстерегающим его, которое то ли есть, то ли нет,
тяжело придавил его плечи. Он не мог сдвинуться с места. Дверь была
полуоткрыта, и не было никого ни за дверью, ни перед дверью, ни в дверях, и
только невидимая тяжесть волнами ложилась на все вокруг. В голове непрерывно
гудело. Он глубоко вздохнул, пришел в себя и, убегая от себя самого, пошел к
сараю. Он видел, как сарай надвигается на него, и, входя, словно и не
ожидал, что дверь будет открыта, что сарай окажется на месте, что в нем
будет стоять кресло; а в нем было не только кресло, там везде было что-то,
чего до этого - не задолго до этого, а совсем недавно - не было, а то, что
появилось теперь, было невидимым, бесплотным, но имело запах, форму... Оно
было здесь. А потом на этом проступил неясный образ узкой и длинной улицы,
где булыжники мостовой тонули в тени, а стены домов - в темноте, и по этой
улице катился призрак огромного кресла, и казалось, что все разбежалось от
тяжелого взгляда чьих-то глаз... И все здесь было подобно спящему водоему,
где то, что над ним, повторяется, утратив свою яркость, внизу, в глубине,
опрокинувшись, свешивается под какой-то призрачной, вселяющей ужас чертой,
которой нельзя ни увидеть, ни коснуться; когда смотришь в этот водоем, то
все верхнее куда-то исчезает, и видишь ты самого себя, висящего вверх ногами
и смотрящего вверх, и тебе представляется, что все, что было наверху, теперь
под тобой - теперь внизу и этот "нижний" я - "ты" - сам ужас, или в ужасе,
или только кажется ужасом... и при всем том именно этот, отраженный "ты"
вдруг становится для тебя подлинным; тебе даже кажется, что это он,
опрокинутый, потускневший и страшный, смотрит на тебя - невидимого, поверх
невидимой черты; но ты все равно знаешь, что этот невидимый, находящийся над
чертой, и есть ты, это ты - настоящий, кто способен видеть, а не тот,
отраженный, и ты начинаешь понимать, что тот висящий, опрокинутый вниз
головой "ты" не имеет сознания, совсем не имеет, и все, что он ни делает,
взято у тебя, что ты сам его сотворил и сейчас вместо него и за него видишь
себя; так наклонись же и коснись рукой той грани, где кончаешься ты и
начинается он, и ты увидишь, как "ты", висящий внизу, колышется и
расплывается в кругах, расходящихся и порождающих один другого, и ты,
верхний, поймешь, что только ты и существуешь на самом деле, что ты снова
стал собой.
Привычное настоящее внезапно ушло в прошлое, ушло далеко, и нельзя было
смотреть на него без горького чувства отрешенности и вместе с тем
причастности, все это перемешалось, и все оставалось собой. Теперь он
понимал, что не сломает кресло, что толку его ломать! Манучехр - это
Манучехр, он сам по себе, он отделился и отдалился,
и нет ему дела до Хасана; а перед ним лежит путь, куда он сам открыл
дверь, и он пройдет по нему, сколько сможет, будет идти, уйдет далеко... В
его воображении возникли, одна за другой, улицы, стены домов, ветви
деревьев, все это убегало назад, а он шел, и повсюду было множество