"Эбрахим Голестан. Калека " - читать интересную книгу автора

Теперь, явственно и во всех подробностях, он видел - уже не картины,
являвшиеся из глубин его бытия и проступавшие на темных нитях ветхого
паласа, нет, теперь, ярко и полноцветно, очень ярко и очень живо предстало
ему все происходившее несколько часов назад: не только на скрещивающихся
нитях, но и на стене, и на всем, что было у него перед глазами, и на том,
что жило только в его воображении, и внутри его самого, и за пределами
зримого, на всем, что он когда-либо мог бы увидеть, но не увидел, - повсюду
видел он это. И дрожь - так же, как вчера, когда перед ним внезапно
предстало то, о чем он раньше и понятия не имел, - сотрясала его снова. Ведь
утром его послали принести из гаража ящик, он пошел и принес и под
присмотром ханум - она приказывала, что делать, а иногда немножко помогала -
разобрал доски и вытащил из соломы кресло на колесах. Сначала он никак не
мог понять, что это такое, и думал - какая-то игрушка для Манучехра; он даже
обрадовался - но в этой радости таилась горечь: то, чем думал обладать,
обмануло его. И снова он, точно так же, как тогда, увидел, что это на самом
деле такое, а потом услышал, что говорят взрослые, и из этого узнал, что
кресло - никакая не игрушка, а совсем другое. Он услышал, что гость,
несколько недель тому назад приезжавший из Тегерана, вернувшись домой,
прислал для Манучехра из своего далекого города (где все было таким
непонятным и неправдоподобным) это кресло, чтобы Манучехр мог в нем сидеть
и, как сказала ханум, поворачивать рычаг туда и сюда: кресло будет само
ехать и везти Манучехра - носить его, - потому что, сказала ханум, Манучехр
уже большой и нехорошо, что его таскают на закорках. А Манучехр спросил
взволнованно: "Сам себя повезу?"
В жизнь Хасана как будто вошло нечто новое, словно он обнаружил у себя
новую руку или ногу или глаз или узнал, что раньше у него чего-то не
хватало. Для него это нечто было новым и неизвестным, но по тяжести его он
ощущал, что оно есть и, наверное, было всегда - только раньше оно было у
него за спиной и поэтому не было видно, а теперь жизнь почему-то заставила
его повернуться, и он замер: то, что скрывалось позади и чью тяжесть он не
мог видеть, как не мог видеть собственные глаза, то, чья тяжесть была прежде
неразделима с его собственным существованием, теперь, когда он отделился от
этого настолько, что смог увидеть, предстало его взору. Так это была не
игрушка, игрушки совсем не такие, а это - кресло на колесах, чтобы Манучехр
сам на нем ездил, сам рулил. Привезли кресло. Вот это самое. Он сам вытащил
его из соломы, сам очистил его и обрадовался его появлению; но теперь, когда
прошлое ушло от него, когда почти все ушло и перестало принадлежать ему (ибо
от его разделившегося прошлого лишь меньшая часть оставлена ему, чтобы он
теперь мог распоряжаться ею, как хочет), в этой ушедшей части остался
какой-то изъян, там чего-то недостает, но уже не он будет восполнять изъян -
появилось нечто иное, что уже готово заполнить пустоту, занять его место; а
раз его место занято, кто он тогда? Что он? Никто. Его нет. Нет того,
который был вчера, а сегодня он кто-то совсем другой... Он вдруг заметил,
что уже совсем стемнело, дом затих и что он уже давно - сколько же? он не
знал - сидит неподвижно, ничего не делая. Кресло! Он видел это кресло - оно
там, в темноте сарая, а дверь сарая (на которой был человечек, нарисованный
им когда-то кусочком известки, отколупнутым от стены) заперта. Одна ночь
осталась ему!... И кресло.
Чего только нет на свете - сколько всего есть, взаправду есть! Но все
перестало существовать для него; из всего реального мира в его сознании