"Эбрахим Голестан. Калека " - читать интересную книгу автора

картины - они являлись откуда-то из глубины его бытия, они были темны,
словно время, ушедшее во тьму, они проплывали перед его взором где-то в
отдалении, но все равно было ясно, что они тоже существуют и на самом деле
они совсем рядом, потому что они все пришли из его жизни: они как бы и есть
его жизнь; не могут они быть далеко - пусть они и унесены временем куда-то в
глубину, но ведь не исчезли же совсем. Он до сих пор чувствует на себе их
тяжесть, потому что они - это и есть он сам. А вот теперь они уже будто и не
из его прошлого, иначе они не привели бы его к этому дню, когда он понял:
его прошлое - это прошлое его и еще одного, другого, с которым он до
вчерашнего дня был единым целым; но сегодня настал день, когда эта связь
разорвалась, он отделился и будет отделяться все больше, он остается по эту
сторону, а тот - по другую, и они станут расходиться все дальше и дальше, и
теперь только лишь часть из того, что было до вчерашнего дня, связана с ним,
а вовсе не все то целое, что существовало еще вчера. Теперь он видел, что
лишь немногое из его вчерашнего он мог назвать своим - большая часть
принадлежала другому. Сегодня ему придется смириться с тем, что он теперь
сам уже нечто иное, нечто бесполезное, нечто отдельное, одинокое; теперь его
прошлое приблизилось к чему-то, что было неразличимо в ожидающем его
одиночестве, в его новом, изменившемся существовании; теперь стало
очевидным, что в прошлом нельзя было увидеть то, что предстояло ему сейчас,
а теперь это невидимое явилось ему, обнаружило свою невидимость, открыло
свою безымянность, но слишком далеко оно было, чтобы можно было рассмотреть
его; казалось даже, что там оно не одно - их больше, и он должен сам,
собственной рукой коснуться любого из них, которого захочет, и сказать: вот
это и есть мое будущее! И хотя он еще ни одного из них не видел (потому что
они еще не обрели бытие, и только смутное, туманное чувство говорило ему,
что нечто поджидает его посреди той тяжести и холода, а может, вовсе и не
оно его поджидает, а это он ждет, когда сам приблизится к тому тяжелому и
холодному), но каким-то непостижимым образом чувствовал: одно из них может
сделать его радостным, спокойным, сделать так, что он скажет себе: "Ох,
кончилось, как хорошо!", а другое всегда будет преследовать его - пока оно
только ждет его впереди, но, если он пройдет мимо, оно пойдет за ним следом
и будет мучить его: даже теперь, хотя оно еще не настигло его или он еще не
миновал это страшное, а только ощущает тяжесть и холод, обжигающий холод
там, впереди, - уже теперь он предчувствовал все муки, которые принесет оно
его душе; и точно так же он понимал, что от него нужно быть подальше (оно и
так было далеко, а он стремился еще больше отдалить это, и сам отодвигался,
и не хотел это знать), быть как можно дальше, ибо оно непременно подчинит
его; а то, другое (которое было близко, а он стремился приблизить это еще
больше, чувствовал невольное влечение к этому, желал этого), несущее
радость, обещающее душе покой, когда он сможет сказать себе: "Ох, кончилось,
видишь? Как хорошо...", - это было вот что: теперешней ночью, этой самой
ночью перед тем "завтра", когда после стольких лет жизни с Манучехром, после
того, как он постоянно ощущал на себе груз его тела и (сейчас он это
понимал) его болей, которые стали и его болью, он должен пойти - сегодня
ночью, прямо сейчас, или нет, немножко позже, как только он убедится, что
все (эти всегда чужие все) спят, - должен встать, открыть дверь сарая (на
которой был человечек, нарисованный им когда-то кусочком известки,
отколупнутым от стены), как-то открыть ее, неважно как, но открыть и сломать
это проклятое кресло, испортить его.