"Оливер Голдсмит. Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в лондоне, своим друзьям на востоке" - читать интересную книгу автора

дружбы - всего лишь ответ на мои прежние услуги, вы добиваетесь, чтобы в
вашей великодушной щедрости я видел лишь простую справедливость.
Оказывая вам в Кантоне некоторые услуги, я был побуждаем к тому
законом, человечностью и просто служебным долгом; те благодеяния, которыми
вы осыпали меня в Амстердаме, не предписывались законом или справедливостью,
и даже половина их превзошла бы самые пылкие мои ожидания.
Поэтому прошу вас принять назад тех деньги, которые вы тайно положили в
мой багаж, когда я уезжал из Голландии, и которые я обнаружил лишь по
приезде в Лондон. Вы - купец, я - ученый, и, стало быть, вы любите деньги
больше, чем я. Избыток для вас - источник радости, я же охотно довольствуюсь
необходимым. Поэтому примите то, что принадлежит вам по праву. Деньги эти
могут принести вам радость, даже если вам не случится истратить их, мне же
они счастья не прибавят, ибо я счастлив тем, что имею.
Плавание из Роттердама в Англию было для меня тяжелее всех прежних моих
путешествий. А ведь я пересекал необозримые и дикие просторы Татарии,
испытал всю меру суровости сибирского климата, сотни раз грозила мне гибель
от руки диких кочевников, и без трепета смотрел я на то, как вздымался к
небу песок пустыни, точно волны бурного моря. Во всех этих злоключениях я
неизменно сохранял присутствие духа. Но, когда я плыл в Англию, решительно
все вызывало изумление и ужас в том, кто впервые доверился морю, хотя
команда корабля не видела ни малейшего повода для тревоги. Наблюдать, как
земля исчезает из виду, а корабль взлетает на волнах, точно стрела, пущенная
из татарского лука, слышать, как воет в снастях ветер, и испытывать тошноту,
которая лишает мужества даже самых сильных, - все это было для меня внове и
застало меня врасплох.
Для вас, европейцев, морское путешествие - пустяк, мы же, китайцы,
восхищаемся человеком, побывавшим в открытом море. Я знаю провинции, где нет
даже слова, обозначающего океан. Тем удивительнее народ, среди которого я
теперь живу, народ, который создал империю на столь зыбкой стихии и возвел
города среди морских валов, что вздымаются выше хребтов Типарталы, над
пучиной, что страшнее самого свирепого урагана.
Признаюсь, рассказы об этом и побудили меня отправиться в Англию;
они-то и склонили меня предпринять путешествие, длившееся семьсот тягостных
дней, ибо я хотел воочию убедиться в благоденствии этой страны и
ознакомиться с ее городами, искусствами, науками и ремеслами.
Судите поэтому сами, сколь велико было мое разочарование по приезде в
Лондон: ведь я не увидел ничего похожего на благоденствие, о коем столько
разговоров за границей. Куда ни взгляну, на всем - на домах, на улицах и
жителях - лежит печать унылой мрачности. Здесь не встретишь нарядной
позолоты, украшающей китайские здания. Некоторые улицы Нанкина {1} устланы
листовым золотом. В Лондоне ничего похожего не увидишь. Зловонная жижа
медленно течет по мостовой {2}; доверху нагруженные фургоны с огромными,
тяжелыми колесами заполняют все проезды, так что чужестранцу некогда глядеть
по сторонам, и он рад уже тому, что вовремя унес ноги и не был раздавлен.
Архитектура здешних домов очень бедна, их украшают лишь грубо
намалеванные картины {3}, которые вывешены на дверях или окнах и
свидетельствуют о бедности и тщеславии их владельцев: тщеславии - потому что
каждый из них непременно выставляет такую мазню на всеобщее обозрение,
бедности - потому что они не могут приобрести картины более пристойные. К
этому следует прибавить, что фантазия здешних художников поистине жалка: