"Оливер Голдсмит. Векфильдский Священник. История его жизни, написанная, как полагают, им самим" - читать интересную книгу автора

как ни старались подражать ей, все не могли держаться с такой же легкостью.
Они плыли, приседали, замирали и подскакивали но все ото было не то. Правда,
зеваки говорили, что танцуют они великолепно, но, по меткому замечанию
соседа Флембро, "ножки мисс Ливви так и вторят музыке - что твое эхо!". И
часу не прошло, как столичные дамы, опасаясь простуды, предложили закончить
бал. Одна из них при этом выразилась весьма, на мой взгляд, грубо.
- Черт меня подери, - сказала она, - я ужас как взопрела!
Дома нас ожидал изысканный холодный ужин, который мистер Торнхилл
позаботился привезти с собой. Разговор сделался немного чопорнее; тут уж
столичные дамы совершенно затмили моих девиц - они только и говорили, что о
свете и светской жизни; коснулись также таких модных тем, как художества,
благородный вкус, Шекспир и музыкальные стаканы. Правда, раза два, к
великому нашему смущению, они обмолвились бранным словом, но тогда я принял
это за вернейший признак светскости (впоследствии, впрочем, я узнал, что
сквернословие нынче уже вышло из моды). Однако великолепие их одежды служило
как бы вуалью, благодаря которой грубое выражение, слетавшее с их уст,
теряло свою резкость.
Девицы мои смотрели на гостий с нескрываемой завистью и восхищением.
Все, что в их манерах не совсем отвечало нашему представлению о приличии, мы
относили за счет хорошего тона, принятого в высшем обществе. А необычайное
снисхождение, какое оказывали нам эти дамы, затмевало в наших глазах все
прочие их достоинства. Одна из них заметила, что Оливии столичная жизнь
пошла бы очень на пользу, а другая тотчас прибавила, что короткая зима в
столице сделала бы Софью неузнаваемой. Жена горячо поддержала обеих, говоря,
что и сама только о том и мечтает, как бы послать дочерей на один сезон в
столицу, дабы они там пропитались светским обращением. Я не удержался и
возразил, что воспитание их и без того не соответствует скромному положению,
которое им суждено занимать в обществе, и что приучать их к более
изысканному образу жизни было бы насмешкой над их бедностью, ибо у них
развился бы вкус к удовольствиям, для них недоступным.
- Нет таких удовольствий, нет таких радостей, - перебил меня мистер
Торнхилл, - которых они не были бы достойны! Ведь сами они словно созданы на
радость людям. Что касается меня, - продолжал он, - то я обладаю изрядным
состоянием; а как девиз мой - любовь, свобода и наслаждение, - то, если
половина всего, чем я владею, способна доставить прелестной Оливии радость,
я готов передать эту долю ей, не попросив взамен ничего, кроме дозволения
присоединить в придачу самого себя!
Не такой уж я был невежда в мирских делах, чтобы не знать, что за
подобными оборотами обычно кроются самые гнусные предложения. Впрочем, я
старался обуздать свое негодование.
- Сударь! - вскричал я. - В семье, которую вам угодно было удостоить
своим посещением, развито чувство чести не менее щепетильной, нежели ваша
собственная! И всякая попытка оскорбить это чувство может вызвать самые
неприятные последствия. Да, сударь, одна честь и осталась нам от всех наших
богатств, и это единственное сокровище мы должны беречь как зеницу ока.
Впрочем, я тут же и пожалел, что погорячился, ибо молодой человек,
схватив меня за руку, стал клятвенно меня уверять, что благородство моих
чувств приводит его в восторг, хотя суть моих подозрений огорчает его до
крайности.
- Что же до того, - продолжал он, - на что вы только что изволили