"Уильям Голдинг. Хапуга Мартин" - читать интересную книгу автора

отчаяния и безысходности:
- Неужели никому не понять, что я чувствую?
И снова распластался по выбоинам внутренней расселины, а языки пламени,
разгораясь все ярче, мучили и терзали плоть.
Среди прочих шумов возник еще один, новый. Он шел от неподвижных
комочков чего-то белого, находящегося снаружи. Сейчас они выглядели
отчетливее, чем раньше. И он ощутил, как прошло какое-то время. То, что
казалось ритмом вечности, было часами, проведенными в темноте. Вновь
появившийся слабый свет вернул ощущение полноты личности, придал ей границы
и целостность. Шум оказался гортанным кудахтаньем одной из чаек,
устраивающихся на ночлег.
Он лежал, мучась от болей, отвлекая себя мыслями о свете и наступающем
дне. Если не бередить охваченный пламенем угол глаза, можно исследовать
одеревеневшую левую ладонь. Он заставил пальцы сжаться, и они, дрогнув,
сомкнулись. И тотчас почувствовал, что вновь управляет ими, и снова ощутил
себя человеком, втиснутым в глубь расселины на голой скале. В упорядоченной
последовательности вернулись знание и память. Он вспомнил воронку, щель.
Теперь, в ярком свете дня, он стал потерпевшим кораблекрушение и осознал всю
тяжесть и безысходность своего положения. Он начал перемещать тело,
вытягивая себя из пространства между скалами. Пока он выбирался из впадины,
чайки с протестующим гамом пробудились ото сна и взлетели. Но тут же
вернулись, чтобы разглядеть его, и, пронесясь прямо над головой и огласив
воздух резкими криками, опять боком взмыли вверх. Как они не похожи на
осторожных чаек на людных пляжах и прибрежных скалах! Нет в них и
первобытной невинности дикой природы. Это чайки военного времени, которые,
встретив одинокого человека посреди моря, приходят в неистовство от
излучаемого его телом тепла и медленных, странных движений. Приближаясь
почти вплотную, паря над ним и хлопая крыльями, они словно говорили ему, что
предпочли бы иметь дело с трупом, который качался бы на морских волнах, как
лопнувший гамак. Рванувшись, он что было сил ударил одеревеневшими руками по
скоплению чаек:
- Вон! Убирайтесь! Вон отсюда, гадины!
Они взмыли вверх, с шумом описывая круги, и опять вернулись, ударяя
крыльями ему в лицо. Он в панике саданул по ним, и одна из чаек,
накренившись, отлетела с подбитым крылом. Тогда и другие удалились, но,
описывая над ним круги, продолжали наблюдать. У них были узкие головки.
Какие-то летающие рептилии. Он содрогнулся от извечного отвращения к
существам с когтями, наделяя этих птиц с гладкими очертаниями всеми
необычными свойствами летучих мышей и вампиров.
- Валите отсюда! За мертвяка меня принимаете?
Круги расширились. Чайки улетели в открытое море.
Он снова переключил внимание на свое тело. Казалось, его плоть сплошь
состоит из болей и затвердений. Вся управляющая система разладилась:
приходилось обдумывать каждую команду, которую он посылал своим ногам,
каждой по отдельности, будто к телу были прикреплены какие-то неповоротливые
ходули. Переломив эти ходули посередине, он выпрямился. И сразу вспыхнули
новые языки пламени - крошечные очаги невыносимой боли на фоне общей. Один
из них, в углу правого глаза, пылал настолько близко, что и искать не
приходилось. Он встал, упираясь спиной в стенку расселины, и огляделся.
Утро было пасмурным, но ветер стих, а вода лишь тихонько плескалась,