"Уильям Голдинг. Хапуга Мартин" - читать интересную книгу автора

надежде на уединение. Но на "малютке" матросу негде уединиться... Раз уж не
хватило ума найти себе спокойную должность на берегу... Или он переместился
на корму, чтобы укрыться от быдла, засевшего в носовом кубрике? От одной
мерзости, где людей набилось как сельдей в бочке, к другой, чуть-чуть иной,
разве что продуваемой ветром. Недостает мозгов понять, что если где и
обретешь уединение, так в переполненной кают-компании, - ту полную
отстраненность, какую ощущаешь в лондонской толпе. Осёл! Предпочитает
терпеть мрачные взгляды, которыми окидывают его вахтенные у бомбомета,
наблюдая за тем, как он молится. И не может уразуметь, что они все равно
будут глазеть на него, потому что им больше нечем заняться.
- Прямо руль! Так держать!
Зиг.
Знай себе молится там внизу, тратя на это время, вместо того чтобы
валяться, покачиваясь, в койке. И все потому, что ему сказали, будто во
время вахты нужно вести наблюдение за каким-то сектором в море. Вот он и
наблюдает. Исполнительный морячок, только мало что соображает.
Темный центр внутри головы переместился, увидел, как наблюдатель с
левого борта ушел за рулевую рубку, отметил покачивающуюся антенну
радиопеленгатора, трубу с дрожащим над ней горячим воздухом и струйкой дыма,
перегнулся через мостик и взглянул на палубу правого борта.
Натаниель все еще стоял там. При его немыслимо высоченном росте в
сочетании с худобой - этакая жердина, какую и вообразить невозможно! - леер
был ему надежной поддержкой. Ноги у него вывернуты, подошвы держатся на
палубе только за счет трения. Темный центр продолжал наблюдать. Вот
Натаниель отнял руки от лица, схватился за леер, выпрямился. Двинулся вперед
вдоль палубы, широко расставив ноги, вытянув перед собой руки, чтобы
удержать равновесие. Дурацкая матросская шапочка сидела на самой макушке, а
волнистые черные волосы, слегка распрямившиеся от ночной влаги, торчали во
все стороны. Заметил мостик - по чистой случайности - и на полном серьезе
поднес правую руку к виску. Вот так! Никаких тебе вольностей, отметил центр,
знает свое место, такой же безропотный на борту, как и на гражданке, такой
же нелепый, без тормозов.
Но тут равновесие, с трудом сохраняемое длинной фигурой, нарушилось
из-за упражнения, которое старалась выполнить правая рука; фигура дала крен
в сторону, попыталась отдать честь, не смогла и, растопырив руки и ноги,
всерьез занялась решением возникшей проблемы. От толчка она закачалась.
Повернулась, направилась к кожуху двигателя, пощупала его, проверяя,
нагрелся ли металл, снова обрела устойчивость, встала лицом к мостику и
медленно отдала честь.
Темный центр заставил себя приветственно помахать неясным очертаниям
стоящей внизу фигуры. Даже с такого расстояния было видно, как изменилось
лицо Натаниеля. На нем появилась радость узнавания - настоящая, а не
фальшивая, приклеенная, как улыбка старшины Робертса, когда тот скосил свои
слишком близко посаженные глаза. Нет, радость вспыхнула сама собой,
повинуясь сигналу из центра, управляющего лицом. Она свидетельствовала об
идеальной доброте, вызвав сердцебиение от сводящей с ума привязанности и
ярости. В нижних слоях сферы сделались спазмы, от которых игла, вонзившись в
угол глаза, стала проталкиваться к центру, все это время плывущему по
течению, не ощущая боли.
Он вцепился в нактоуз, то есть в скалу, и выкрикнул, корчась от