"Уильям Голдинг. Бумажные людишки " - читать интересную книгу автора

было читать, кроме этих докладов, и я внимательно читал их.
"Колдхарбор", конечно, был удачей. Но и следующие книги оказались
неплохими. Там были места, моменты, целые эпизоды, которые сияли, которые
были проникнуты истинной болью, страданием - и все впустую. Я понял, что
писал их для единственного читателя - самого себя, который никогда не
перечитывал написанного. Выступления на конференции основывались на
определенных убеждениях. Например, в том, что можно постичь целое, разъяв
его на части. Или что ничего нового не существует. Когда читаешь книгу,
встает вопрос: из каких других книг она проистекает? Не могу сказать, что
узрел свет истины - в конце концов, чем же еще заниматься филологам? - но
зато я понял, как легко можно будет сочинить следующую книгу. Там я ее и
написал, на берегу Тразименского озера. Мне не нужно было выдумывать,
погружаться, страдать, переносить все эти вовсе не обязательные муки в
поисках неудобочитаемого. Там, в отрогах Апеннин, история рода моей бывшей
приятельницы была как на ладони. Вот я и сочинил "Хищных птиц" буквально с
ходу, вложив в нее не более пяти процентов самого себя - причем не лучшие
пять процентов, отправил своему агенту вместе с адресом до востребования и
укатил в прокатной машине.
Я переходил из среднего возраста в более почтенный, и мне это вовсе не
нравилось. Вот, например, память. То тут, то там в ней обнаруживались
провалы. Экс-подругу я забыл чрезвычайно быстро, а книгу "Хищные птицы" еще
быстрее. Друзья перешли в разряд знакомых. Поскольку писем в наши дни никто
не пишет, они скоро исчезли совсем.
А я рулил. В следующие два года - я так думаю, но я никогда не уверен
в дате, промежутке времени и возрасте, включая собственный, - я изучил все
основные дороги Европы и смежных стран. Исколесил все хайвеи, шоссе,
магистрали, автострады, автобаны от Финляндии до Кадиса. Пока мог, объездил
все побережье Северной Африки и часть Западной. Машины брал напрокат. Если
возникала потребность писать, покупал машинку. Дневник вел от руки, но
перечитывать его оказалось делом неимоверно скучным и тошнотворным. Тем не
менее я всегда записывал хотя бы строчку в день. Это была обязанность
такого же рода, что чистить зубы по утрам. Довольно дешевая, но и
эффективная среда дороги в любой стране, ее духовная пустота, ее претензия
переносить вас в другое место, оставляя на самом деле неподвижным в той же,
всюду одинаковой, бетонной пустыне - вот какой интернационализм стал моим
образом жизни. Дорога сделалась моей родиной. Мне так и не попалась та юная
дева из похотливых помыслов, о чем я и не жалел. "Время незаметно делает
свою грязную работу". Прошли те годы, когда женщины сначала посматривали на
меня, а потом уже им говорили, кто я такой. Теперь в тех редких случаях,
когда я попадал в общество, женщинам говорили, кто я такой, и тогда уже они
смотрели на меня. Любопытное повторение тех, прежних лет, когда уже вышел
"Колдхарбор", но я еще не женился на Лиз. В те времена я отправился на два
года в Штаты - страну Набокова, скажете вы, - торговать своими лекциями в
академической карусели. После я побывал в Южной Америке - ладно, об этом не
будем. Ну а теперь была Европа с ответвлениями.
Кстати, у меня есть хобби, непонятно откуда, выискивать витражи,
просто ради удовольствия, о них я никогда не пишу. Просто люблю смотреть.
Вообще-то я настоящий специалист по витражам, только этого никто не знает.
Любую оконную роспись я готов датировать с точностью до десятилетия и готов
отстаивать свою оценку, хотя мне никогда не приходилось этого делать. Из-за