"Николай Васильевич Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки, ч.I (Сорочинская ярмар" - читать интересную книгу автора

взять такую кучу золота? Отчего вдруг, в самый тот день, когда разбогател
он, Басаврюк пропал, как в воду? Говорите же, что люди выдумывают! Ведь в
самом деле, не прошло месяца, Петруся никто узнать не мог. Отчего, что с
ним сделалось, бог знает. Сидит на одном месте, и хоть бы слово с кем. Все
думает и как будто бы хочет что-то припомнить. Когда Пидорке удастся
заставить его о чем-нибудь заговорить, как будто и забудется, и поведет
речь, и развеселится даже; но ненароком посмотрит на мешки - постой,
постой, позабыл! - кричит, и снова задумается, и снова силится про что-то
вспомнить. Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что
вот-вот все сызнова приходит на ум... и опять все ушло. Кажется: сидит в
шинке; несут ему водку; жжет его водка; противна ему водка. Кто-то
подходит, бьет по плечу его... но далее все как будто туманом покрывается
перед ним. Пот валит градом по лицу его, и он в изнеможении садится на свое
место.

Чего ни делала Пидорка: и совещалась с знахарями, и переполох выливали, и
соняшницу заваривали (3) - ничто не помогало. Так прошло и лето. Много
козаков обкосилось и обжалось; много козаков, поразгульнее других, и в
поход потянулось. Стаи уток еще толпились на болотах наших, но крапивянок
уже и в помине не было. В степях закраснело. Скирды хлеба то сям, то там,
словно козацкие шапки, пестрели по полю. Попадались по дороге и возы,
наваленные хворостом и дровами. Земля сделалась крепче и местами стала
прохватываться морозом. Уже и снег начал сеяться с неба, и ветви дерев
убрались инеем, будто заячьим мехом. Вот уже в ясный морозный день
красногрудый снегирь, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливался по
снеговым кучам, вытаскивая зерно, и дети огромными киями гоняли по льду
деревянные кубари, между тем как отцы их спокойно вылеживались на печке,
выходя по временам, с зажженною люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком
православный морозец или проветриться и промолотить в сенях залежалый хлеб.
Наконец снега стали таять, и щука хвостом лен расколотила, а Петро все
тот же, и чем далее, тем еще суровее. Как будто прикованный, сидит посереди
хаты, поставив себе в ноги мешки с золотом. Одичал, оброс волосами, стал
страшен; и все думает об одном, все силится припомнить что-то; и сердится и
злится, что не может вспомнить. Часто дико подымается с своего места,
поводит руками, вперяет во что-то глаза свои, как будто хочет уловить его;
губы шевелятся, будто хотят произнесть какое-то давно забытое слово, - и
неподвижно останавливаются... Бешенство овладевает им; как полоумный,
грызет и кусает себе руки и в досаде рвет клоками волоса, покамест,
утихнув, не упадет, будто в забытьи, и после снова принимается припоминать,
и снова бешенство, и снова мука... Что это за напасть божия? Жизнь не в
жизнь стала Пидорке. Страшно ей было оставаться сперва одной в хате, да
после свыклась бедняжка с своим горем. Но прежней Пидорки уже узнать нельзя
было. Ни румянца, ни усмешки: изныла, исчахла, выплакались ясные очи. Раз
кто-то уже, видно, сжалился над ней, посоветовал идти к колдунье, жившей в
Медвежьем овраге, про которую ходила слава, что умеет лечить все на свете
болезни. Решилась попробовать последнее средство; слово за слово, уговорила
старуху идти с собою. Это было ввечеру, как раз накануне Купала. Петро в
беспамятстве лежал на лавке и не примечал вовсе новой гостьи. Как вот
мало-помалу стал приподниматься и всматриваться. Вдруг весь задрожал, как
на плахе; волосы поднялись горою... и он засмеялся таким хохотом, что страх