"Николай Васильевич Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки, ч.I (Сорочинская ярмар" - читать интересную книгу автора

долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь
припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки
не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло.
Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он,
что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу... Но за
какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять. Увидел
Корж мешки и разнежился: Сякой, такой Петрусь, немазаный! да я ли не любил
его? да не был ли у меня он как сын родной? - и понес хрыч небывальщину,
так что того до слез разобрало. Пидорка стала рассказывать ему, как
проходившие мимо цыгане украли Ивася. Но Петро не мог даже вспомнить лица
его: так обморочила проклятая бесовщина! Мешкать было незачем. Поляку дали
под нос дулю, да и заварили свадьбу: напекли шишек, нашили рушников и
хусток, выкатили бочку горелки; посадили за стол молодых; разрезали
коровай; брякнули в бандуры, цимбалы, сопилки, кобзы - и пошла потеха...
В старину свадьба водилась не в сравненье с нашей. Тетка моего деда,
бывало, расскажет - люли только! Как дивчата, в нарядном головном уборе из
желтых, синих и розовых стричек, на верх которых навязывался золотой
галун,в тонких рубашках, вышитых по всему шву красным шелком и унизанных
мелкими серебряными цветочками, в сафьянных сапогах на высоких железных
подковах, плавно, словно павы, и с шумом, что вихорь, скакали в горнице.
Как молодицы, с корабликом на голове, которого верх сделан был весь из
сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал
золотой очипок, с двумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками
самого мелкого черного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с красными
клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали поодиночке и мерно
выбивали гопака. Как парубки, в высоких козацких шапках, в тонких суконных
свитках, затянутых шитыми серебром поясами, с люльками в зубах, рассыпались
перед ними мелким бесом и подпускали турусы. Сам Корж не утерпел, глядя на
молодых, чтобы не тряхнуть стариною. С бандурою в руках, потягивая люльку и
вместе припевая, с чаркою на голове, пустился старичина, при громком крике
гуляк, вприсядку. Чего не выдумают навеселе! Начнут, бывало, наряжаться в
хари - боже ты мой, на человека не похожи! Уж не чета нынешним
переодеваньям, что бывают на свадьбах наших. Что теперь? - только что
корчат цыганок да москалей. Нет, вот, бывало, один оденется жидом, а другой
чертом, начнут сперва целоваться, а после ухватятся за чубы... Бог с вами!
смех нападет такой, что за живот хватаешься. Пооденутся в турецкие и
татарские платья: все горит на них, как жар...А как начнут дуреть да
строить штуки... ну, тогда хоть святых выноси. С теткой покойного деда,
которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она
одета тогда в татарское широкое платье и с чаркою в руках угощала собрание.
Вот одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, не
промах, высек в ту же минуту огня, да и поджег... пламя вспыхнуло, бедная
тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье... Шум,
хохот, ералаш поднялся, как на ярмарке. Словом, старики не запомнили
никогда еще такой веселой свадьбы.

Начали жить Пидорка да Петрусь, словно пан с панею. Всего вдоволь, все
блестит... Однако же добрые люди качали слегка головами, глядя на житье их.
От черта не будет добра, - поговаривали все в один голос. - Откуда, как не
от искусителя люда православного, пришло к нему богатство? Где ему было