"Николай Васильевич Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки, ч.I (Сорочинская ярмар" - читать интересную книгу автора

бы Коржу и в ум не пришло что-нибудь недоброе, да раз - ну, это уже и
видно, что никто другой, как лукавый дернул, - вздумалось Петрусю, не
обсмотревшись хорошенько в сенях, влепить поцелуй, как говорят, от всей
души, в розовые губки козачки, и тот же самый лукавый, - чтоб ему,
собачьему сыну, приснился крест святой! - настроил сдуру старого хрена
отворить дверь хаты. Одеревенел Корж, разинув рот и ухватясь рукою за
двери. Проклятый поцелуй, казалось, оглушил его совершенно. Ему почудился
он громче, чем удар макогона об стену, которым обыкновенно в наше время
мужик прогоняет кутъю, за неимением фузеи и пороха.

Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже-хотел было покропить
ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин,
Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: Тятя,
тятя! не бей Петруся! Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное:
повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: Если ты мне
когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай,
Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два
раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается
с твоею макушей! Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в
затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав. Вот тебе и
доцеловались! Взяла кручина наших голубков; а тут и слух по селу, что к
Коржу повадился ходить какой-то лях, обшитый золотом, с усами, с саблею, со
шпорами, с карманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, с которым
пономарь наш, Тарас, отправляется каждый день по церкви. Ну, известно,
зачем ходят к отцу, когда у него водится чернобровая дочка. Вот один раз
Пидорка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего: Ивасю мой милый,
Ивасю мой любый! беги к Петрусю, мое золотое дитя, как стрела из лука;
расскажи ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да
не велит судьба моя. Не один рушник вымочила горючими слезами. Тошно мне.
Тяжело на сердце. И родной отец - враг мне: неволит идти за нелюбого ляха.
Скажи ему, что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе:
будут дьяки петь вместо кобз и сопилок. Не пойду я танцевать с женихом
своим: понесут меня. Темная, темная моя будет хата: из кленового дерева, и
вместо трубы крест будет стоять на крыше!
Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал. Петро, когда невинное
дитя лепетало ему Пидоркины речи. А я думал, несчастный, идти в Крым и
Туречину, навоевать золота и с добром приехать к тебе, моя красавица. Да не
быть тому. Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя дорогая рыбка,
будет и у меня свадьба: только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон
черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле будет моя хата; сизая
туча - моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие
косточки, и вихорь высушит их. Но что я? на кого? кому жаловаться? Так уже,
видно, бог велел, - пропадать так пропадать! - да прямехонько и побрел в
шинок.
Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся в шинке, да еще
в такую пору, когда добрый человек идет к заутрене, и выпучила на него
глаза, как будто спросонья, когда потребовал он кухоль сивухи мало не с
полведра. Только напрасно думал бедняжка залить свое горе. Водка щипала его
за язык, словно крапива, и казалась ему горше полыни. Кинул от себя кухоль
на землю. Полно горевать тебе, козак! - загремело что-то басом над ним.