"Николай Васильевич Гоголь. Вечер накануне Ивана Купала" - читать интересную книгу автора

с небольшим вырезом на затылке, из которого выглядывал золотой очипок, с
двумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками, самого мелкого
черного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с красными клапанами
кунтушах, важно подбоченившись, выступали по одиночке и мерно выбивали
гопака. Как парубки, в высоких козацких шапках, в тонких суконных свитках,
затянутых шитыми серебром поясами, с люльками в зубах, рассыпались перед
ними мелким бесом и подпускали турусы. Сам Корж не утерпел, глядя на
молодых, чтобы не тряхнуть стариною. С бандурою в руках, потягивая люльку и
вместе припевая, с чаркою на голове, пустился старичина, при громком крике
гуляк, вприсядку. Чего не выдумают навеселе? Начнут, бывало, наряжаться в
хари - Боже ты мой, на человека не похожи! Уж не чета нынешним
переодеваниям, что бывают на свадьбах наших. Что теперь? только что корчат
цыганок да москалей. Нет, вот, бывало, один оденется жидом, а другой чертом,
начнут сперва целоваться, а после ухватятся за чубы... Бог с вами! смех
нападет такой, что за живот хватаешься. Пооденутся в турецкие и татарские
платья: все горит на них, как жар... А как начнут дуреть, да строить
штуки... ну, тогда хоть святых выноси. С теткой покойного деда, которая сама
была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она одета тогда в
татарское широкое платье и с чаркою в руках угощала собрание. Вот, одного
дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах,
высек в ту же минуту огня, да и поджег... пламя вспыхнуло: бедная тетка,
перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье... Шум, хохот,
ералаш поднялся, как на ярмарке. Словом, старики не запомнили никогда еще
такой веселой свадьбы.
Начали жить Пидорка да Петрусь, словно пан с панею. Всего вдоволь, все
блестит... Однако же добрые люди качали слегка головами, глядя на житье их.
От черта не будет добра, поговаривали все в один голос. Откуда, как не от
искусителя люда православного, пришло к нему богатство? Где ему было взять
такую кучу золота? Отчего, вдруг, в самый тот день, когда разбогател он,
Басаврюк пропал, как в воду? - Говорите же, что люди выдумывают! Ведь в
самом деле, не прошло месяца, Петруся никто узнать не мог. Отчего, что с ним
сделалось, Бог знает. Сидит на одном месте, и хоть бы слово с кем. Все
думает и как будто бы хочет что-то припомнить. Когда Пидорке удастся
заставить его о чем-нибудь заговорить, как будто и забудется, и поведет
речь, и развеселится даже; но ненароком, посмотрит на мешки - "постой,
постой, позабыл!" - кричит, и снова задумается, и снова силится про что-то
вспомнить. Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что
вот-вот все сызнова приходит на ум... и опять все ушло. Кажется, сидит в
шинке; несут ему водку; жжет его водка; противна ему водка. Кто-то подходит,
бьет по плечу его... но далее, все как будто туманом укрывается перед ним.
Пот валится градом по лицу его, и он в изнеможении садится на свое место.
Чего ни делала Пидорка: и совещалась с знахорами, и переполох выливали,
и соняшницу заваривали[3], ничто не помогало. Так прошло и лето. Много
козаков обкосилось и обжалось, много козаков, поразгульнее других, и в поход
потянулось. Стаи уток еще толпились на болотах наших; но крапивянок уже и в
помине не было. В степях закраснело. Скирды хлеба то сям, то там, словно
козацкие шапки, пестрели по полю. Попадались по дороге и возы, наваленные
хворостом и дровами. Земля сделалась крепче и местами стала прохватываться
морозом. Уже и снег начал сеяться с неба, и ветви дерев убрались инеем,
будто заячьим мехом. Вот уже в ясный морозный день красногрудый снегирь,