"Николай Васильевич Гоголь. Вечер накануне Ивана Купала" - читать интересную книгу автора

словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливался по снеговым кучам,
вытаскивая зерно, и дети огромными киями гоняли по льду деревянные кубари,
между тем как отцы их спокойно вылеживались на печке, выходя по временам, с
зажженною люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком православный морозец или
проветриться и промолотить в сенях залежалый хлеб. Наконец, снега стали
таять и щука хвостом лед расколотила; а Петро все так же, и чем далее, тем
еще суровее. Как будто прикованный, сидит посереди хаты, поставив себе в
ноги мешки с золотом. Одичал, оброс волосами, стал страшен, и все думает об
одном, все силится припомнить что-то, и сердится, и злится, что не может
вспомнить. Часто дико подымается с своего места, поводит руками, вперяет во
что-то глаза свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят
произнесть какое-то давно забытое слово - и неподвижно останавливаются...
Бешенство овладевает им: как полуумный, грызет и кусает себе руки и в досаде
рвет клоками волоса, покамест, утихнув, не упадет, будто в забытьи, и после
снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова мука... Что это за
напасть Божия? Жизнь не в жизнь стала Пидорке. Страшно ей было оставаться
сперва одной в хате; да после свыклась бедняжка с своим горем. Но прежней
Пидорки уже узнать нельзя было. Ни румянца, ни усмешки; изныла, исчахла,
выплакались ясные очи. Раз, кто-то уже, видно, сжалился над ней, посоветовал
идти к колдунье, жившей в Медвежьем оврагу, про которую ходила слава, что
умеет лечить все на свете болезни. Решилась попробовать последнее средство;
слово за слово, уговорила старуху идти с собою. Это было ввечеру, как раз
накануне Купала. Петро в беспамятстве лежал на лавке и не примечал вовсе
новой гостьи. Как вот, мало-помалу, стал приподниматься и всматриваться.
Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою... и он засмеялся
таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидорки. "Вспомнил, вспомнил!" -
закричал он в страшном весельи и, размахнувши топор, пустил им со всей силы
в старуху. Топор на два вершка вбежал в дубовую дверь. Старуха пропала, и
дитя лет семи, в белой рубашке, с накрытою головою, стало посереди хаты...
Простыня слетела. "Ивась!" - закричала Пидорка и бросилась к нему; но
привидение, все с ног до головы, покрылось кровью и осветило всю хату
красным светом... В испуге выбежала она в сени; но, опомнившись немного,
хотела было помочь ему; напрасно! дверь захлопнулась за нею так крепко, что
не под силу было отпереть. Сбежались люди; принялись стучать; высадили
дверь: хоть бы душа одна. Вся хата полна дыма, и посередине только, где
стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался еще пар. Кинулись к
мешкам: одни битые черепки лежали вместо червонцев. Выпуча глаза и разинув
рты, не смея пошевельнуть усом, стояли козаки, будто вкопанные в землю.
Такой страх навело на них это диво.
Что было далее, не вспомню. Пидорка дала обет идти на богомолье;
собрала оставшееся после отца имущество, и через несколько дней ее точно уже
не было на селе. Куда ушла она, никто не мог сказать. Услужливые старухи
отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; да один раз приехавший
из Киева козак рассказал, что видел в Лавре монахиню, всю высохшую, как
скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки, по всем приметам,
узнали Пидорку; что будто еще никто не слышал от нее ни одного слова; что
пришла она пешком и принесла оклад к иконе Божьей Матери, исцвеченный такими
яркими камнями, что все зажмуривались, на него глядя.
Позвольте, этим еще не все кончилось. В тот самый день, когда лукавый
припрятал к себе Петруся, показался снова Басаврюк; только все бегом от