"Николай Васильевич Гоголь. Повести (ПСС Том 3)" - читать интересную книгу автора

Она подняла между тем свои ресницы и глянула на всех своим ясным
взглядом. "Ай, ай, ай, как хороша!.." мог только выговорить он с
захватившимся дыханием. Она обвела своими глазами весь круг, наперерыв
жаждавший остановить ее внимание, но с каким-то утомлением и невниманием она
скоро отвратила их и встретилась с глазами Пискарева. О, какое небо! какой
рай! дай силы, создатель, перенести это! жизнь не вместит его, он разрушит и
унесет душу! Она подала знак, но не рукою, не наклонением головы, - нет: в
ее сокрушительных глазах выразился этот знак, таким тонким незаметным
выражением, что никто не мог его видеть, но он видел, он понял его. Танец
длился долго; утомленная музыка, казалось, вовсе погасала и замирала и опять
вырывалась, визжала и гремела; наконец - конец! - Она села, грудь ее
воздымалась под тонким дымом газа; рука ее (создатель, какая чудесная рука!)
упала на колени, сжала под собою ее воздушное платье, и платье под нею,
казалось, стало дышать музыкою, и тонкий сиреневый цвет его еще виднее
означил яркую белизну этой прекрасной руки. Коснуться бы только ее - и
ничего больше! Никаких других желаний - они все дерзки... Он стоял у ней за
стулом, не смея говорить, не смея дышать. "Вам было скучно?" произнесла она:
"я также скучала. Я замечаю, что вы меня ненавидите..." прибавила она,
потупив свои длинные ресницы.
"Вас ненавидеть! мне? я..." хотел было произнесть совершенно
потерявшийся Пискарев и наговорил бы, верно, кучу самых несвязных слов, но в
это время подошел камергер с острыми и приятными замечаниями, с прекрасным
завитым на голове хохлом. Он довольно приятно показывал ряд довольно
недурных зубов и каждою остротою своею вбивал острый гвоздь в его сердце.
Наконец кто-то из посторонних, к счастию, обратился к камергеру с каким-то
вопросом.
"Как это несносно!" сказала она, подняв на него свои небесные глаза. "Я
сяду на другом конце зала; будьте там!" Она проскользнула между толпою и
исчезла. Он, как помешанный, растолкал толпу и был уже там.
Так, это она; она сидела, как царица, всех лучше, всех прекраснее и
искала его глазами.
"Вы здесь", произнесла она тихо. "Я буду откровенна перед вами: вам,
верно, странными показались обстоятельства нашей встречи. Неужели вы
думаете, что я могу принадлежать к тому презренному классу творений, в
котором вы встретили меня? Вам кажутся странными мои поступки, но я вам
открою тайну: будете ли вы в состоянии" - произнесла она, устремив
пристально на его глаза свои, - "никогда не изменить ей?"
"О, буду! буду! буду!"...
Но в это время подошел довольно пожилой человек, заговорил с ней на
каком-то непонятном для Пискарева языке и подал ей руку. Она умоляющим
взглядом посмотрела на Пискарева и дала знак остаться на своем месте и
ожидать ее прихода, но в припадке нетерпения он не в силах был слушать
никаких приказаний даже из ее уст. Он отправился вслед за нею; но толпа
разделила их. Он уже не видел сиреневого платья; с беспокойством проходил он
из комнаты в комнату и толкал без милосердия всех встречных, но во всех
комнатах все сидели тузы за вистом, погруженные в мертвое молчание. В одном
углу комнаты спорило несколько пожилых людей о преимуществе военной службы
перед статскою; в другом люди в превосходных фраках бросали легкие замечания
о многотомных трудах поэта-труженика. Пискарев чувствовал, что один пожилой
человек с почтенною наружностью схватил за пуговицу его фрака и представлял