"Николай Васильевич Гоголь. Повести (ПСС Том 3)" - читать интересную книгу автора

Собственный дом, карета, лакей в богатой ливрее... все это он никак не мог
согласить с комнатою в четвертом этаже, пыльными окнами и расстроенным
фортепианом. Карета остановилась перед ярко освещенным подъездом и его разом
поразили: ряд экипажей, говор кучеров, ярко освещенные окна и звуки музыки.
Лакей в богатой ливрее высадил его из кареты и почтительно проводил в сени с
мраморными колоннами, с облитым золотом швейцаром, с разбросанными плащами и
шубами, с яркою лампою. Воздушная лестница с блестящими перилами, надушенная
ароматами, неслась вверх. Он уже был на ней, уже взошел в первую залу,
испугавшись и попятившись с первым шагом от ужасного многолюдства.
Необыкновенная пестрота лиц привела его в совершенное замешательство; ему
казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и
все эти куски без смысла, без толку смешал вместе. Сверкающие дамские плечи
и черные фраки, люстры, лампы, воздушные летящие газы, эфирные ленты и
толстый контрабас, выглядывавший из-за перил великолепных хоров, - все было
для него блистательно. Он увидел за одним разом столько почтенных стариков и
полустариков с звездами на фраках, дам, так легко, гордо и грациозно
выступавших по паркету, или сидевших рядами, он услышал столько слов
французских и английских, к тому же молодые люди в черных фраках были
исполнены такого благородства, с таким достоинством говорили и молчали, так
не умели сказать ничего лишнего, так величаво шутили, так почтительно
улыбались, такие превосходные носили бакенбарды, так искусно умели
показывать отличные руки, поправляя галстух, дамы так были воздушны, так
погружены в совершенное самодовольство и упоение, так очаровательно
потупляли глаза, что... но один уже смиренный вид Пискарева, прислонившегося
с боязнию к колонне, показывал, что он растерялся вовсе. В это время толпа
обступила танцующую группу. Они неслись, увитые прозрачным созданием Парижа,
в платьях, сотканных из самого воздуха; небрежно касались они блестящими
ножками паркета и были более эфирны, нежели если бы вовсе его не касались.
Но одна между ими всех лучше, всех роскошнее и блистательнее одета.
Невыразимое, самое тонкое сочетание вкуса разлилось во всем ее уборе и при
всем том она, казалось, вовсе о нем не заботилась и оно вылилось невольно
само собою. Она и глядела, и не глядела на обступившую толпу зрителей,
прекрасные длинные ресницы опустились равнодушно и сверкающая белизна лица
ее еще ослепительнее бросилась в глаза, когда легкая тень осенила при
наклоне головы очаровательный лоб ее.
Пискарев употребил все усилия, чтобы раздвинуть толпу и рассмотреть ее;
но, к величайшей досаде, какая-то огромная голова с темными курчавыми
волосами заслоняла ее беспрестанно; притом толпа его притиснула так, что он
не смел податься вперед, не смел попятиться назад, опасаясь толкнуть
каким-нибудь образом какого-нибудь тайного советника. Но вот он
продрался-таки вперед и взглянул на свое платье, желая прилично оправиться.
Творец небесный, что это! на нем был сюртук и весь запачканный красками:
спеша ехать, он позабыл даже переодеться в пристойное платье. Он покраснел
до ушей и, потупив голову, хотел провалиться, но провалиться решительно было
некуда: камер-юнкеры в блестящем костюме сдвинулись позади его совершенною
стеною. Он уже желал быть как можно подалее от красавицы с прекрасным лбом и
ресницами. Со страхом поднял глаза посмотреть, не глядит ли она на него:
боже! она стоит перед ним... Но что это? что это? "Это она!" вскрикнул он
почти во весь голос. В самом деле, это была она, та самая, которую встретил
он на Невском и которую проводил к ее жилищу.