"Николай Васильевич Гоголь. Не напечатанное при жизни, незавершенное (1840-е годы)" - читать интересную книгу автора

становилась вновь сильна. Во мне рождалось даже уменье выспрашивать, и часто
в один час разговора я узнавал то, чего не мог, живя в России, узнать в
продолжение недели. Всякий знает, что за границей знакомства делаются
гораздо легче, что на водах в Германии и на зимовьях в Италии сходятся люди,
которые, может быть, не столкнулись бы никогда внутри земли своей и
оставались бы век незнакомыми. Вот что заставило меня предпочесть пребыванье
вне России, даже и в отношении к тому, чтобы побольше слышать о России. Я
очень долго думал о том, каким бы образом узнать многое, делающееся в
России, живя в России. Разъездами по государству не много возьмешь,
останутся в голове только станции да трактиры. Знакомства и в городах и в
деревнях тоже довольно трудны для разъезжающего не по казенной надобности:
могут принять за какого-нибудь шпиона, и приобретешь разве только сюжет для
комедии, которой имя бестолковщина. Если же узнают, что разъезжающий есть и
писатель вместе, тогда положенье еще смешнее: половина читающей России
уверена серьезно, что я живу единственно для осмеянья всего, что ни есть в
человеке, от головы до ног. А между тем никогда еще до сих пор не чувствовал
я так сильно потребности знать современное состояние нынешнего русского
человека - тем более что теперь так разошлись все в образах мыслей, так
вихорь недоразумений обуял всех, что никто не в силах судить верно друг
друга, и нужно как бы щупать собственною рукою всякую вещь, не доверяя
никому. Я не мог быть без этих сведений. Ныне избранные характеры и лица
моего сочинения крупней прежних. Чем выше достоинство взятого лица, тем
ощутительней, тем осязательней нужно выставить его перед читателем. Для
этого нужны все те бесчисленные мелочи и подробности, которые говорят, что
взятое лицо действительно жило на свете. Иначе оно станет идеальным, будет
бледно и, сколько ни навяжи ему добродетелей, будет все ничтожно. Нужно,
чтобы русский читатель действительно почувствовал, что выведенное лицо взято
именно из того самого тела, из которого создан и он сам, что это живое и его
собственное тело. Тогда только сливается он сам с своим героем и
нечувствительно принимает от него те внушения, которых никаким рассужденьем
и никакою проповедью не внушишь. Это полное воплощенье в плоть, это полное
округленье характера совершалось у меня только тогда, когда я заберу в уме
своем весь этот прозаический существенный дрязг жизни, когда, содержа в
голове все крупные черты характера, соберу в то же время вокруг его все
тряпье до малейшей булавки, которое кружится ежедневно вокруг человека, -
словом, когда соображу все от мала до велика, ничего не пропустивши. У меня
в этом отношении ум тот самый, какой бывает у большей части русских людей,
то есть способный больше выводить, чем выдумывать. Мне всегда нужно было
выслушать слишком много людей, чтобы образовалось во мне собственное мое
мнение, и тогда только мое мнение находили здравым и умным. Когда же я не
всех выслушаю и тороплюсь выводом, оно выходило только резко и
необыкновенно. Даже в нынешней моей книге "Переписка с друзьями", в которой
многое походит на одни предположения, собственно предположений нет. В ней
всё выводы; но дело в том, что одни выводы взяты из всех сторон дела и
потому всем ясны, другие из некоторых, не всем известных, и потому темны, а
для многих кажутся даже и вовсе нелепицей. Вот отчего в редком моем
сочинении не встречается рядом и зрелость и незрелость, и муж и ребенок, и
учитель и ученик.
Итак, всего того, что мне нужно, я не мог достать, А не доставши его,
мудрено ли, что я не мог работать? Как воевать с собою, если сделался