"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Стихийный дух" - читать интересную книгу автора

все.
По приказанию майора я взял куколку, которая хотя казалась раскаленной,
испускала только благотворное электрическое тепло, приставил ее к ранке и
стал перед круглым зеркалом, с которого майор снял покрывавший его занавес.
- Сосредоточьте, - сказал мне О'Маллей тихо на ухо, - сосредоточьте все
ваше существо на страстном желании, которое для вас, если только терафим
имеет силу, не может быть тяжело, и произнесите самым нежным тоном, на какой
только вы способны, слово...
Теперь я позабыл, какое странно звучавшее слово подсказал мне О'Маллей.
Но едва произнесли мои губы первую половину его, как из зеркала на меня
взглянуло безобразное, глупо улыбавшееся лицо.
- Черт возьми! Зачем ты явился сюда, проклятая собака! - гневно
вскричал О'Маллей сзади меня.
Я обернулся и увидел моего Павла Талькебарта, стоявшего в дверях -
его-то прекрасное лицо и отразилось в волшебном зеркале. Майор яростно
набросился на честного Павла, но как только я бросился между ними, О'Маллей
остановился неподвижно, а Павел воспользовался минутой и стал пространно
извиняться, рассказывая, как он вошел ко мне, нашел дверь открытой и т.д.
- Убирайся вон, негодяй! - сказал О'Маллей уже спокойнее, а когда я
прибавил к этому:
- Иди же, добрый Павел, я сейчас вернусь домой, - проказник, совсем
перепуганный и озадаченный, поспешил вон.
Я крепко держал в руках куколку, и О'Маллей уверял, что так как он
добыл этот предмет, то не все усилия пропали даром. Однако несвоевременное
появление Талькебарта отсрочило окончание начатого дела надолго. Майор
советовал мне прогнать моего верного слугу, но моя привязанность к нему не
позволяла этого. Кроме того, майор сообщил мне, что стихийный дух,
подаривший меня своей благосклонностью, был не кем иным, как саламандрой, в
чем он убедился, составляя мой гороскоп, из того, что на первом месте в моей
судьбе стоял Марс.
Теперь я опять перехожу к событиям, которых нельзя выразить словами, и
ты должен их почувствовать. Я позабыл и "Влюбленного дьявола", и Биондетту;
я думал только о своем терафиме. Целыми часами разглядывал я свою куколку,
поставив ее на стол, и казалось, что любовный пыл, струившийся по моим
жилам, подобно небесному огню Прометея, оживлял куколку, и от
соблазнительных грез она вырастала. Но видение рассеивалось, как только я о
нем думал, и к невыразимой муке, пронизывавшей мое сердце, присоединялся еще
страшный гнев, побуждавший меня выбросить куколку, эту смешную, жалкую
игрушку. Но как только я решался на это, по всем моим членам пробегал словно
электрический удар, и мне казалось, что разлука с талисманом моей любви
уничтожит меня самого. Я должен сознаться, что моя страстная греза, хотя она
и относилась к стихийному духу, проявлялась также в различного рода
двусмысленных снах из круга явлений окружавшего меня чувственного мира, и
моя возбужденная фантазия часто подставляла то одну, то другую девушку
вместо застенчивой саламандры, избегавшей моих объятий... Хотя я сознавал
мою греховность и умолял заветную куколку простить меня за невольную
неверность, но по ослаблению силы того удивительного настроения страстной
любви, которое до глубины волновало мою душу, а также по некоторой
болезненной пустоте моей души, я чувствовал, что не только отнюдь не
приближался, но только удалялся от моей цели. И при всем этом стремления