"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Приключение в ночь под Новый год (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

- Долой, долой это мерзкое зеркало!
В его голосе было что-то ужасное, я удивленно взглянул на него и
увидел, что он стал совсем другим. Когда он вбежал в подвал, у него было
привлекательное моложавое лицо, а теперь на меня уставился смертельно
бледный, увядший старец с глубоко запавшими глазами. В ужасе я шарахнулся к
долговязому.
- Господи, смотрите, смотрите... - начал было я. Однако он нимало не
заинтересовался этим, будучи всецело поглощен созерцанием своих растений с
Чимборасо. А тут тот, что поменьше ростом, потребовал "северного винца", как
он претенциозно выразился. Разговор постепенно оживился. Правда, в обществе
того, что поменьше ростом, мне было как-то не по себе, зато долговязый умел
высказывать по поводу, казалось бы, сущих пустяков немало глубоких и
парадоксальных мыслей, хотя выражал их коряво, с трудом подыскивая слова,
позволяя себе иногда вставить и непристойность, что, однако, придавало его
суждениям забавную оригинальность, и таким образом ему удавалось, внутренне
все больше покоряя меня, сглаживать то неприятное впечатление, которое
производил наш низкорослый собеседник. А он, вроде бы движимый какими-то
пружинами, ни минуты не сидел спокойно, ерзал на стуле, бурно
жестикулировал, и меня буквально мороз подирал по коже, когда он
оборачивался ко мне то одним лицом, то другим. Надо сказать, двуликий больше
глядел на долговязого, чей невозмутимый покой так разительно контрастировал
с его вертлявостью, поворачиваясь к нему своим старческим лицом, однако уже
не таким устрашающим, каким я увидел его, когда протянул ему табакерку...
Наша бренная жизнь есть не что иное, как игра масок, где мы все носим
различные личины, но нет-нет да и проглянет в озаренных глазах наш истинный
дух, и его не обманешь, он безошибочно узнает среди окружающих тех, кто ему
сродни. Так, видно, и случилось, что мы трое, такие своеобразные господа,
сошлись здесь, в этом погребке, и хоть и не с первого взгляда, но все же
узнали друг друга. В нашем разговоре зазвучал тот юмор, который доступен
только смертельно раненным душам.
- Да, - заметил долговязый. - Тут дело не обошлось без крючка, без
загвоздки.
- Господи, - подхватил я, - куда только черт не вколачивает крючки - то
в стены комнат, то в беседки, то в изгородь, увитую розами, а мы, проходя
мимо, зацепляемся и оставляем на них клочья своих душевных сокровищ. Похоже,
почтенные господа, что с нами со всеми случилось нечто в этом роде. И именно
поэтому я нынешней ночью оказался тут без шляпы и без пальто. Они, как вам
известно, остались висеть на крючке в прихожей советника юстиции.
При этих словах и долговязый, и тот, что поменьше ростом, содрогнулись,
словно на них неожиданно обрушился тяжелый удар. Низкорослый вмиг обернулся
ко мне своим уродливым старческим ликом и, тут же вскочив на стул, поправил
занавеску на зеркале, а долговязый тем временем принялся усердно протирать
фонарь. Разговор наш с трудом снова склеивался, на этот раз речь зашла о
молодом смелом художнике по имени Филипп{272} и о написанном им портрете
принцессы, который он только что закончил, исполненный любви и благочестивой
тоски по возвышенному, что было пробуждено в нем божественной чистотой
образа повелительницы.
- Сходство поразительное! - воскликнул долговязый. - И все же это не
портрет, а чистой воды образ.
- Поразительно точно, - согласился я. - Можно сказать, украденное