"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

Берганца. Мало! Я даже готов снять часть вины с актеров и переложить ее
на преглупых театральных директоров и режиссеров. Они исходят из принципа:
"Хороша та пьеса, которая наполняет кассу и где часто хлопают актерам. С той
или иной пьесой так чаще всего и происходило, и чем больше какая-нибудь
новая приближается к ним по форме, замыслу и выражению, тем она лучше; чем
больше от них отдаляется, тем хуже". Новое должно появляться на сцене, и
поскольку голоса поэтов все же не совсем смолкли, а слышны многим и многим,
то невозможно избежать того, чтобы принимались в театр также и некоторые
произведения, не вполне укладывающиеся в масштабы пошлости. Однако, дабы
бедняга поэт не совсем опустился, дабы он все же в какой-то мере выполнил
условия, почитаемые на сцене за непременные, господин режиссер столь добр,
что изволит самолично за него взяться и почеркать его пьесу. Это означает:
речи, даже сцены, будут выпущены или переставлены местами, так что всякое
единство целого, каждый обдуманно и с расчетом подготовленный поэтом эффект
- разрушены, и зритель, коему остаются лишь грубейшие цветные штрихи,
нисколько не смягченные полутоном, уже не может определить, что, в сущности,
должна представлять эта пьеса. Режиссер рад-радешенек, если только
действующие лица, по его разумению, регулярно приходят и уходят, и также
нормально меняются декорации.
Я. Ах, Берганца! Ты верно сказал. Но разве это не ужасное тщеславие,
какое может породить лишь наиглупейшая глупость, когда такой молодчик желает
возвыситься над сочинением поэта, которое тот так долго вынашивал в душе,
над которым, наверное, каждый миг размышлял и раздумывал, покамест не
записал все в завершенном виде? Но именно в произведениях великих поэтов
внутренняя связь открывается лишь поэтическому чутью; нить, что вьется
сквозь целое, крепко связывая с ним каждую, даже малейшую часть, видна
только проникновенному взору истинного знатока. Смею ли я еще сказать, что у
Шекспира это бывает чаще, чем у какого-нибудь другого поэта?
Берганца. Я добавлю: и у моего Кальдерона, чьи пьесы в мои лучшие дни
восхищали публику в Испании.
Я. Ты прав, и оба они к тому же глубоко родственны по духу, и часто
даже выражают себя в сходных картинах.
Берганца. Существует только одна правда. Но что скажешь ты о некоем
товаре средней руки, который у вас уж в слишком большом количестве выносится
на рынок? Его прямо не назовешь плохим - там встречаются удачные идеи и
мысли, но их приходится выуживать с трудом, как золотую рыбку, и скука,
какую при этом испытываешь, делает ум невосприимчивым к внезапному появлению
каких-то поэтических вспышек - в конце концов, их уже почти не замечаешь.
Я. Этот товар средней руки (к сожалению, я должен признать, что
такового у нас все же слишком много) я отдаю всецело на усмотрение
режиссеров, и пусть они упражняют на нем свои черные и красные карандаши.
Потому что обыкновенно такое произведение походит на Сивиллины книги{143} -
сколько бы ни пытались оттуда выбрасывать, они по-прежнему оставались
пригодным к употреблению целым, так что люди даже не замечали ущерба. В них
также прежде всего господствует известное многословие, известная
выразительность, вследствие чего каждая отдельная строфа всегда словно бы
рождает десять последующих, и, к несчастью, один уже умерший великий поэт
дал к тому мощный толчок, преимущественно своими ранними пьесами в стихах.
Да, да! Пусть черкают этот товар средней руки!
Берганца. И совсем вычеркнут! Он вовсе не должен попадать на сцену, тут