"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

оборотов, однако это будет не вполне благостное созерцание чего-то вполне
комического, а скорее всплески внутреннего недовольства, блистающие
фальшивыми красками и способные обманывать и забавлять тебя лишь недолгое
время. Если она красива, то не упустит возможности пококетничать, и твой
интерес к ней выродится в отнюдь не похвальное сластолюбие (если не
употребить другое презрительное слово), какого девушка в расцвете молодости
никогда не возбудит в мужчине, когда только он вконец не испорчен!
Я. Золотые слова! Золотые слова! Однако совсем остановиться - пребывать
в прежних заблуждениях после уже пройденного поворотного пункта, - ведь это
тяжко, Берганца!
Берганца. Но это так! Наши комедиографы очень верно это почувствовали,
вот почему некоторое время тому назад на нашей сцене не было недостатка в
тоскующих, чувствительных пожилых мамзелях, - печальных остатках того
сентиментального периода, на который пришлась пора их расцвета; но это уже
давно бесповоротно миновало, и пора бы их место занять Кориннам.
Я. Но ты ведь не имеешь в виду замечательную Коринну{130} - поэтессу,
увенчанную в Риме, в Ватикане, - то дивное миртовое дерево, что корнями
своими уходит в Италию, а ветви протянуло сюда, к нам, так что, отдыхая под
его сенью, мы чувствуем, как овевает нас благоухание Юга?
Берганца. Сказано очень красиво и поэтично, хотя картина несколько
грешит гигантизмом, - миртовое дерево, достающее от Италии до Германии,
задумано поистине в гиперболическом стиле! Впрочем, я имел в виду ту самую
Коринну: изображенная уже явно за пределами цветущего женского возраста, она
явилась истинным утешением, истинной отрадой для всех стареющих женщин,
перед которыми отныне широко распахнулись врата поэзии, искусства и
литературы, хотя им следовало бы помнить, что согласно моему верному
принципу они должны бы в пору расцвета уже быть всем, ибо стать более ничем
не могут. Скажи, разве Коринна никогда не вызывала у тебя отвращения?
Я. Как бы это могло случиться? Правда, когда я мыслил себе, как бы она
подошла ко мне в действительной жизни, мне казалось, будто меня охватывает
какое-то тревожное неприятное чувство, в ее обществе я бы никогда не
чувствовал себя покойно и уютно.
Берганца. У тебя было вполне верное чувство. Что до меня, то я едва ли
потерпел бы, чтобы меня гладила ее рука, сколь бы ни была она прекрасна, не
испытывая при этом некоторого внутреннего отвращения, от какого у меня
обычно пропадает аппетит, - уж это я говорю тебе так, по-собачьи! В
сущности, судьба Коринны - это торжество моего учения, ибо ее нимб меркнет
под ослепительно чистым лучом юности, став пустой видимостью, а истинно
женское устремление к любимому человеку безвозвратно губит ее из-за ее
собственной неженственности, или, вернее, искаженной женственности! Моя дама
находила необыкновенное удовлетворение в том, чтобы представлять Коринну.
Я. Что за глупость, ежели она не чувствовала в себе хотя бы настоящего
импульса к искусству.
Берганца. Ничего похожего, мой друг! Можешь мне поверить! Моя дама
охотно держалась на поверхности и достигла известного умения придавать этой
поверхности некий блеск, слепивший глаза ложным светом, так что люди не
замечали мелководья. Так, она почитала себя Коринной только благодаря своим
действительно красивым плечам и рукам и с того времени, как прочла эту
книгу, ходила с более обнаженными плечами и грудью, нежели это подобает
женщине ее возраста, чрезмерно украшала себя изящными цепочками, старинными