"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

хорошо сложена, однако близящаяся старость еще глубже прорезала черты ее
лица, и без того достаточно резкие, к тому же ее пышные формы несколько
вышли за пределы пышности, тем не менее она изображала в кружке Психею, и
Деву Марию, и еще бог знает сколько других богинь и святых. Черт бы побрал
этого сфинкса и этого профессора философии{121}!
Я. Какого профессора философии?
Берганца. В кружке у моей дамы временами обязательно присутствовали:
Музыкант, обучавший Цецилию, Профессор философии и Нерешительный характер.
Я. Что ты подразумеваешь под нерешительным характером?
Берганца. Я не могу иначе определить человека, о ком мне никак не
удавалось узнать, что он, в сущности, думает, и раз уж я вспомнил об этих
троих, то не могу не привести один разговор между ними, какой я подслушал.
Музыкант видел весь мир в свете своего искусства, он был, видимо, недалекого
ума, так как всякое мимолетное выражение удовольствия от музыки принимал за
чистую монету и полагал, будто искусство и артиста везде высоко почитают.
Философ, на чьем иезуитском лице отражалась нескрываемая насмешка над
обычным человеческим житьем-бытьем, напротив того, не доверял никому и
веровал в дурной вкус и жестокость, как в первородный грех. Однажды он и
Нерешительный характер стояли в соседней комнате у окна, когда к ним подошел
Музыкант, снова витавший где-то в неземных сферах. "Ха!" - воскликнул он...
Ты уж позволь мне, дабы избежать вечного повторения "отвечал он", "сказал
он", сразу начать рассказ в форме беседы. Если ты этот наш нынешний разговор
вздумаешь напечатать, то надо будет надлежащим образом вставить беседу в
беседу.
Я. Я смотрю, дорогой Берганца, что ты ко всему подходишь с пониманием и
знанием дела. Твои слова слишком уж удивительны для того, чтобы я, словно
второй Кампусано, не стал их пересказывать. Можешь строить свою беседу в
беседе, как тебе угодно, только мне думается, что внимательный издатель
хорошенько втолкует наборщику, как тому следует все расположить, дабы глаз
читателя воспринял это легко и с приятностью.
Берганца. Итак, вот эта беседа:

Музыкант. Какая все же замечательная женщина, с таким глубоким
пониманием искусства, с таким разносторонним образованием.
Нерешительный характер. Да, надо сказать, что мадам просто
необыкновенно одарена артистически.
Профессор философии. Вот как? Вот как? Вы что, господа, в самом деле
так считаете? А я говорю: нет! Я утверждаю обратное!
Нерешительный характер. Конечно, с таким энтузиазмом, как это
воспринимает наш музыкальный друг, я бы все-таки...
Профессор философии. А я вам скажу, что вон та черная собака у печки,
которая так осмысленно глядит на нас, будто внимательно прислушивается к
нашему разговору, ценит и понимает искусство больше, чем эта женщина, и да
простит ей Бог, что она присваивает себе нечто, ей совершенно чуждое. Ее
ледяная душа никогда не потеплеет, и если сердца других людей переполняются
восторгом, когда они глядят на природу, на совершенство мироздания, то она
спрашивает, сколько у нас градусов тепла по Реомюру и не пойдет ли дождь.
Так что искусство, этот посредник между нами и вечной Вселенной, которую мы
отчетливо предчувствуем только благодаря ему, никогда не зажжет в ней
высокой мысли. Эта женщина со всеми ее художественными упражнениями, с ее