"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

прибавлялось, крики восторга становились все громче, стены, пол и потолок
дрожали от оглушительного хохота, когда я, словно истинный паяц, выкидывал
какое-нибудь дурацкое коленце. Вдруг я остановился, все сочли, что я устал,
но когда мальчика с меня сняли, я высоко подпрыгнул и почтительно улегся у
ног темнокудрой девушки. "Поистине, - проговорила, расплывшись в улыбке,
толстая кухарка, - поистине, фрейлейн Цецилия, похоже на то, что собака
хочет принудить вас на нее сесть". Тут вступил хор слуг, горничных,
камеристок: "Да, да! Ай да умная собака! Умная собака!" Легкий румянец
покрыл щеки Цецилии, в ее синих глазах вспыхнула жажда детской забавы;
приложив палец ко рту и ласково глядя на меня, она, казалось, спрашивала:
"Сделать мне это? Не сделать?" Но вскоре она уже сидела у меня на спине.
Гордый своей прелестной ношей, я выступал теперь как иноходец, везущий на
турнир королеву, и пока спереди, сзади, по бокам выстраивалась толпа
любопытных, взад-вперед, по длинной прихожей совершалось как бы триумфальное
шествие! Вдруг из дверей передней комнаты вышла высокая полная дама средних
лет и, пристально посмотрев на красивую наездницу, сказала: "Что это еще за
дурацкие детские выходки!" Цецилия слезла с моей спины, и ей удалось так
по-детски трогательно изобразить мое неожиданное появление, мой добрый
характер, мое озорство, что ее мамаша наконец сказала дворнику: "Накормите
собаку, и если она привыкнет к дому, то пусть остается здесь и ночью
сторожит нас".
Я. Итак, отныне ты был принят!
Берганца. Ах, друг мой, решение милостивой госпожи отдалось в моих ушах
ударом грома, и не рассчитывай я в тот миг на свою придворную
изворотливость, я бы немедля оттуда сбежал. Я бы только утомил тебя, ежели
бы стал пространно перечислять все те средства, с помощью коих я пробрался
из конюшни в прихожую и, наконец, в парадные комнаты госпожи. Об этом -
всего несколько слов! Верховая езда маленького мальчика, который,
по-видимому, был любимцем матери, поначалу вызволила меня из конюшни, а
расположение прелестной девушки, к которой я, едва увидев ее в первый раз,
привязался всей душой, привело меня в конце концов в комнаты. Эта девушка
так замечательно пела, что я понял, - капельмейстер Иоганнес Крейслер имел в
виду только ее, когда говорил о таинственном, чарующем воздействии тона
певицы, чье пение живет в его сочинениях или, скорее, их создает. Она имела
привычку, по примеру хороших певиц в Италии, каждое утро добрый час петь
сольфеджио; по возможности, я прокрадывался тогда к ней в залу, где стоял
рояль, и внимательно ее слушал. Как только она кончала, я всевозможными
веселыми прыжками показывал ей свое одобрение, за что она вознаграждала меня
хорошим завтраком, который я поглощал наиприличнейшим образом, не запачкав
пола. Вот так получилось, что в итоге в доме все стали говорить о моей
учтивости и об особой склонности к музыке, а Цецилия особенно восхваляла мою
любезность по отношению к ее ангорскому кролику, который безнаказанно
теребил меня за уши и т.д. Хозяйка дома объявила меня восхитительной
собакой, и после того, как я с подобающим достоинством и достойным
подражания приличием присутствовал на литературном чае и концерте, а
камерный клуб, которому было рассказано о моем романтическом появлении в
доме, удостоил меня единогласным одобрением, я был возведен в ранг личной
собаки Цецилии, таким образом цель, к которой я стремился, была
действительно достигнута.
Я. Ну да, ты попал в изысканный дом, стал любимцем, по твоим намекам,