"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

рай... Да, именно тогда! О владыка земли и неба!
Нельзя умолчать о том, что есть прекрасные дети, одержимые тем же
лакейским духом. Они, за отсутствием только что описанных субъектов, могут
очень успешно и удачно их заменить. Ах, до чего нужно дойти, чтобы так
воспитать детей! Я очень, очень серьезно задумываюсь над этим и едва решаюсь
заметить, что подобные милые существа могут быть приятны и близки читателю.
И разве слеза, выступившая сейчас у меня на глазах, капля крови,
вылившаяся из пронзенного сердца, вызваны мыслью об одних только детях?
Ах, быть может, Вам еще ни разу не приходило желание спеть какую-нибудь
песню перед очами, взирающими на Вас будто с небес, перед очами, из которых
глядит на Вас собственный Ваш преображенный лик? И Вы начинаете петь и
думаете, о Иоганнес, что Ваш голос проник в любимую душу, что сейчас, именно
сейчас высокий взлет звуков исторгнет росный жемчуг из двух этих звезд,
смягчая и украшая блаженный их блеск... как вдруг эти звезды спокойно
обращаются на какую-нибудь дребедень, на спущенную петлю, и ангельские уста
кривой, принужденной улыбкой пытаются скрыть неодолимую зевоту. Боже мой,
оказывается, Вы просто наскучили уважаемой даме!
Не смейтесь, милый Иоганнес! Нет в жизни ничего более скорбного, более
губительно-ужасного, чем Юнона, превратившаяся в облако.{298}
Ах, облако, облако! Прекрасное облако!
По правде говоря, милостивый государь, по этой причине я и сделался,
как утверждают люди, безумным. Но припадки бешенства случаются со мною очень
редко. Большей частью я тихо плачу. Не бойся меня, Иоганнес, но и не смейся
надо мной. Поговорим лучше о чем-нибудь другом, о том, что нас ближе всего
касается и что я хотел бы высказать тебе со всей искренностью.
Знаешь, Иоганнес, иногда мне кажется, что, бичуя бездарную музыку, ты
бываешь чересчур строг. Разве существует совершенно бездарная музыка? И, с
другой стороны, разве совершенно прекрасная музыка доступна кому-нибудь,
кроме ангелов? Может быть, мне это кажется, потому что слух у меня не такой
острый и чувствительный, как у тебя. Но я честно тебе признаюсь: даже звук
самой жалкой расстроенной скрипки мне приятнее, чем полное отсутствие
музыки. Надеюсь, что ты не станешь презирать меня за это. Любое пиликанье -
пусть это будет марш или какой-нибудь танец - все-таки напоминает о
заложенной в нас любви к прекрасному, легко заставляет забыть свое
несовершенство и нежно-любовными или воинственными звуками уносит меня к
блаженному своему прообразу. Мои стихотворения, те, которые считают
удачными, - какое глупое выражение! - нет, те, что сердцем говорят сердцу,
обязаны своим зарождением, своим существованием очень расстроенным струнам,
очень неловким пальцам, очень неискусным голосам.
И потом, милый Иоганнес, разве одно только желание заняться музыкой
само по себе не есть нечто умилительное и трогательное? И разве не прекрасна
уверенность, направляющая странствующих музыкантов и в замки и в хижины, -
уверенность в том, что музыка и пение всюду проложат себе путь, - ее лишь
изредка нарушают ворчливо настроенные хозяева и злые собаки! Я так же не
способен затоптать цветочную клумбу, как и прервать только что зазвучавший
вальс криком: "Убирайтесь вон отсюда!" Вдобавок со всех домов, куда долетают
звуки музыки, сбегается веселая детвора, совсем не похожая на упомянутые
мною лакейские натуры, и на исполненных ожидания ангельских лицах написано:
"Музыканты правы".
Нечто худшее зачастую наблюдается в высших кругах, где занимаются так