"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

владельца замка чужестранец опутал незримыми вечными цепями. Он обучал ее
пению, игре на лютне, и через короткое время они так тесно сблизились, что в
полночь незнакомец часто прокрадывался к старому дереву, где его ожидала
девушка. Далеко разносилось ее пение и приглушенные звуки лютни, но так
необычайно, так жутко звучали они, что никто не решался приблизиться к месту
свидания и тем менее выдать влюбленных. Однажды утром чужестранец внезапно
исчез. Напрасно искали девушку по всему замку. Томимый ужасным
предчувствием, мучительным страхом, отец вскочил на коня и помчался в лес, в
безутешном горе громко выкликая имя дочери. Едва подъехал он к камню, где
так часто сходились на тайное свидание незнакомец и девушка, как грива
резвого коня встала дыбом, он зафыркал, захрапел и, как заколдованный злым
духом, прирос к месту. Думая, что конь испугался диковинного камня, дворянин
соскочил с коня, чтобы провести его на поводу, но тут ужас пресек дыханье
несчастного отца, и он застыл на месте, увидев яркие капли крови, обильно
сочившиеся из-под камня. Егеря и крестьяне, сопутствовавшие владельцу замка,
словно одержимые нездешней силой, с превеликим трудом сдвинули камень и
нашли под ним несчастную девушку, убитую ударами кинжала, а рядом с ней -
разбитую лютню чужестранца. С той поры каждый год соловей вьет гнездо на
старом дереве и в полночь поет жалобные, хватающие за сердце песни. А из
девичьей крови выросли диковинные мхи и травы, разукрасившие камень
необычайными красками. Будучи совсем еще мальчиком, я не смел ходить в лес
без отцовского разрешения, но дерево и особенно камень неудержимо влекли
меня к себе. Как только калитка в садовой ограде оставалась незапертой, я
прокрадывался к моему любимому камню и не мог досыта насмотреться на его мхи
и травы, сплетавшиеся в причудливые узоры. Иногда мне казалось, будто я
понимаю их тайное значение, вижу запечатленные в них чудесные истории и
приключения, похожие на те, что рассказывала мне мать. И глядя на камень, я
снова вспоминал о прекрасной песне, которую почти ежедневно пел отец,
аккомпанируя себе на клавичембало{331}. Эта песня всегда так глубоко меня
трогала, что, бросив любимые игры, я готов был без конца слушать ее со
слезами на глазах. В те минуты мне приходил на ум мой любимый мох. Понемногу
оба они - песня и мох - слились в моем воображении, и мысленно я едва мог
отделить одно от другого. В это самое время, с каждым днем сильнее, во мне
стала развиваться склонность к музыке, и отец мой, сам прекрасный музыкант,
принялся ревностно заниматься моим обучением. Он думал сделать из меня не
только хорошего пианиста, но и композитора, так как я усердно подбирал на
фортепьяно мелодии и аккорды, подчас не лишенные смысла и выразительности.
Но часто я горько плакал и в безутешной печали не хотел подходить к
фортепьяно, потому что, нажимая клавиши, всегда слышал не те звуки, какие
хотел услышать. В моей душе струились незнакомые, никогда не слышанные
напевы, и я чувствовал, что не отцовская песня, а именно эти напевы,
звучавшие мне как голоса духов, и были заключены во мхах заветного камня,
словно в таинственных чудесных письменах. Стоит только взглянуть на них с
великой любовью, как из них польются песни, и я услышу сияющие звуки
прекрасного голоса девушки. И действительно, случалось, что, глядя на
камень, я впадал в глубокую мечтательность и слышал чудесное пенье девушки,
томившее мое сердце неизъяснимой блаженной печалью. Но когда я сам хотел
пропеть или сыграть на фортепьяно так ясно слышанные мелодии, они
расплывались и исчезали. Охваченный какой-то детски сумасбродной жаждой
чудесного, я закрывал инструмент и прислушивался: не польются ли теперь