"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

заветные напевы яснее и полнозвучнее; я думал, что заколдованные звуки живут
внутри фортепьяно. Горе мое было безутешно. Разучивая пьесы и упражнения,
заданные отцом и мне невыносимо опротивевшие, я изнемогал от нетерпения.
Кончилось тем, что я совсем перестал упражняться, и отец, разуверившись в
моих способностях, бросил со мною заниматься. Позднее, в городском лицее,
любовь к музыке снова пробудилась во мне, но теперь совсем по-иному.
Техническое совершенство других учеников побуждало меня с ними сравняться. Я
усердно трудился, но чем больше овладевал техникой, тем реже удавалось мне
слышать чудесные мелодии, когда-то звучавшие в моей душе. Профессор,
преподававший в лицее музыку, старый человек и, как говорили, великий
контрапунктист, обучал меня генерал-басу, композиции. Он даже давал
указания, как следует сочинять мелодии, и я немало гордился собой, когда мне
удавалось выдумать некую тему, подчинявшуюся всем правилам контрапункта.
Вернувшись через несколько лет в родную деревню, я почитал себя настоящим
музыкантом. В моей комнатке еще стояло старое маленькое фортепьяно, за
которым я некогда просидел много ночей, проливая слезы досады. Увидал я и
заветный камень, но, набравшись ума, посмеивался теперь над ребяческим
сумасбродством, заставлявшим меня высматривать во мху мелодии. Однако я не
мог не признаться себе, что уединенное таинственное место под сенью дерева
навеяло на меня необычайное настроение. Да, лежа в траве, облокотясь на
камень, я услышал в шелесте листьев под ветром дивно-прекрасные голоса
духов, и мелодии их песен, давно замолкнувшие в моей груди, снова проснулись
и ожили. Каким безвкусным и плоским показалось мне все, что я сочинил! Я
понял, что это вовсе не музыка, что все мои старания - бессмысленные потуги
бездарности. Мечты ввели меня в свое сверкающее роскошное царство, и я
утешился. Я смотрел на камень - красные жилки проступали на нем, как
пурпурные гвоздики, аромат их струился вверх, претворяясь в яркие, звучащие
лучи. В протяжном, заливчатом соловьином пенье лучи эти уплотнялись,
сливались в образ прекрасной женщины, а он, в свою очередь, превращался в
чудесную райскую музыку".
Как видишь, милый Иоганнес, в истории Хризостома много поучительного,
потому ей и отведено в аттестате почетное место. Сколь явно вмешалась в
жизнь Хризостома, разбудив его, высшая сила, наследие далекой сказочной
старины! "Наше царство - не от мира сего, - говорят музыканты, - ибо мы не
можем найти в природе прообраза нашего искусства, как это делают живописцы и
скульпторы". Звук живет везде. Звуки, слитые в мелодию, говорящие священным
языком царства духов, заложены только в человеческом сердце. Но разве дух
музыки не пронизывает всю природу, подобно духу звуков? Механически
раздражаемое, пробуждаемое к жизни звучащее тело заявляет о своем бытии,
или, вернее, осознав себя, выявляет свою сущность. Что, если и дух музыки,
пробужденный избранником, выражает себя в мелодии и гармонии только тайными,
одному этому избраннику понятными звуками? Музыкант, то есть тот, в душе
которого музыка воплощается в ясно осознанное чувство, вечно одержим
мелодией и гармонией. Не для красного словца, не в виде аллегории утверждают
музыканты, что цвета, запахи, лучи представляются им в виде звуков, а
сочетание их воспринимается ими как чудесный концерт. Подобно тому как, по
остроумному выражению одного физика{333}, слух есть внутреннее зрение, так и
у музыканта зрение становится внутренним слухом, способствующим
проникновенному осознанию музыки. Она созвучна его духу и исходит от всего,
что человек может охватить взглядом. Поэтому внезапное возникновение в его