"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

дорожный мешок аттестат, который ты вместо паспорта можешь предъявлять любым
музыкальным гильдиям и обществам. Я бы мог это сделать без долгих
рассуждений. Но вот гляжу я на тебя в зеркало, и у меня сжимается сердце.
Мне еще раз хочется высказать тебе все, что мы вместе передумали и
перечувствовали за время твоего учения, когда выдавались минуты раздумья. Ты
понимаешь, о чем я говорю. Мы оба грешим тем, что, когда один из нас
говорит, другой тоже не держит язык за зубами. Поэтому, пожалуй, будет
лучше, если я выражу свои мысли письменно, в виде некоей увертюры, которую
при случае тебе будет полезно и поучительно перечесть. Ах, милый Иоганнес!
Кто знает тебя лучше, чем я, не только заглядывавший тебе в душу, но даже в
нее вселившийся? Полагаю, что и ты изучил меня в совершенстве: именно потому
наши отношения всегда были натянутыми, хоть мы и обменивались друг о друге
самыми разнообразными мнениями. Иногда мы казались себе необычайно мудрыми,
даже гениальными, иногда немножко взбалмошными и глупыми, даже бестолковыми.
Видишь ли, дорогой мой ученик, в предыдущих строках я употреблял местоимение
"мы". Но, пользуясь множественным числом из вежливости и скромности, я
полагал, что говорю только о себе самом в единственном числе и что в конце
концов мы оба представляем одно лицо. Отрешимся от этой безумной фантазии!
Еще раз скажу тебе, милый Иоганнес: кто знает тебя лучше, чем я, и кто имеет
больше права и основания утверждать, что теперь ты настолько искушен в своем
мастерстве, что можешь начать настоящее ученье?
Ты и в самом деле обладаешь ныне тем, что, по всей видимости, для этого
необходимо. А именно: ты так обострил свой слух, что порой слышишь голос
поэта, скрытого в твоей душе, выражаясь словами Шуберта{329}, и не можешь
сказать наверное, кому он принадлежит - тебе ли самому или другому.
Теплой июльской ночью сидел я в одиночестве на замшелой скамье в
знакомой тебе жасминовой беседке, когда ко мне подошел молчаливый,
приветливый юноша по имени Хризостом{329} и рассказал о диковинном
происшествии, случившемся с ним в дни его ранней юности.
"У моего отца был небольшой сад, - начал он, - примыкавший к лесу,
исполненному звуков и песен, где из года в год соловей вил свое гнездо на
старом развесистом дереве. У подножья его лежал большой камень, пронизанный
красноватыми жилками, поросший каким-то диковинным мхом. То, что отец
рассказал об этом камне, походило на сказку. Много, много лет назад, говорил
он, в здешний дворянский замок явился неизвестный, статный человек
диковинного вида и в диковинном платье. Пришелец всем показался странным. На
него нельзя было долго смотреть без тайного страха, но вместе с тем было
невозможно отвести от него очарованный взор. За короткое время хозяин замка
сильно полюбил его, хотя и признался, что в присутствии незнакомца он как-то
странно себя чувствует. Леденящий ужас охватывал его, когда, наполнив кубок,
чужестранец рассказывал о далеких неизведанных странах, о диковинных людях и
животных, встреченных им в долгих странствиях. Речь незнакомца вдруг
переходила в чудесное пенье, и оно без слов выражало Неведомое,
Таинственное. Никто не в силах был отойти от чужестранца, вдоволь не
наслушавшись его рассказов. Непонятным образом вызывали они перед духовным
взором слушателя смутные, необъяснимые предчувствия, облеченные в ясную,
доступную познанию форму. И когда чужестранец, аккомпанируя себе на лютне,
пел на незнакомом языке непостижимо звучавшие песни, то, зачарованные
неземной силой, слушатели думали: не человек это, а, должно быть, ангел,
принесший на землю райские песни херувимов и серафимов. Прекрасную юную дочь