"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

враг музыки!" - и жалеют меня, ибо в наше время общество вправе требовать,
чтобы каждый образованный человек не только умел изящно раскланиваться и
рассуждать о том, чего он не понимает, но и любил музыку и занимался ею.
Несчастье мое в том, что от этих занятий я принужден спасаться бегством в
одиночество, где вечно бушующая стихия извлекает чудесные звуки из шелеста
дубовых листьев над моей головой, из журчания ручья; они таинственно
переплетаются с мелодиями, живущими в глубине моего существа, и, внезапно
загораясь, воплощаются в дивную музыку. В опере мне также весьма сильно
вредит моя ужасная неспособность быстро усваивать музыку. Иногда мне
кажется, что все это не более как приятный музыкальный шум, - он прекрасно
разгоняет скуку, еще лучше - грустное настроение, наподобие того, как
отгоняют от каравана диких зверей, изо всех сил ударяя в литавры и цимбалы.
Но когда чувствуешь, что действующие лица оперы не могут говорить иначе, как
могучим языком музыки, что волшебное царство открывается перед тобою, как
восходящая звезда, тогда я не в силах противиться урагану - он подхватывает
меня, грозя швырнуть в бесконечность. Такие оперы я слушаю по нескольку раз,
и все светлее и лучезарнее становится у меня на душе, образы выплывают из
густого тумана, обступают меня, и я чувствую их дружескую ласку, и мы вместе
уносимся куда-то в блаженном порыве. "Ифигению" Глюка я прослушал, пожалуй,
раз пятьдесят. Настоящие знатоки музыки справедливо смеются над этим и
говорят: "Эту оперу мы раскусили с первого раза, а прослушав в третий,
пресытились ею".
Злой демон преследует меня, принуждает невольно делаться смешным и
выставлять в комическом виде свое враждебное отношение к музыке. На днях,
желая сделать любезность приезжему другу, я пошел с ним в театр. Давали
оперу, и в то время как на сцене производили ничего не говорящий музыкальный
шум, я стоял в глубокой задумчивости. В эту минуту сосед толкнул меня и
сказал: "Какое превосходное место!" Я подумал - да в тот момент я и не мог
подумать ничего другого, - что сосед говорит о месте в партере, где мы как
раз находились, и совершенно чистосердечно ответил: "Да, место хорошее, хотя
немножко сквозит!" Собеседник мой долго смеялся, и анекдот о враге музыки
облетел весь город. Всюду меня поддразнивали сквозняком в опере, а ведь я
был прав.
Кто поверит, что все-таки на свете существует настоящий, истинный
музыкант, и сейчас разделяющий мнение тетушки о моих музыкальных
способностях?
В самом деле, никто не придаст большого значения приговору этого
музыканта, если я объявлю, что это не кто иной, как капельмейстер Иоганнес
Крейслер, которого достаточно ославили за его чудачества. Но я-то сам немало
горжусь тем, что он не гнушался петь и играть, повинуясь велению моего
внутреннего чувства, и музыка его радует и возвышает меня. На днях, когда я
пожаловался ему на свою музыкальную беспомощность, он сравнил меня с тем
учеником в храме Саисском{321}, который хоть и казался более неловким, чем
остальные ученики, все-таки нашел чудесный камень, столь усердно, но тщетно
разыскиваемый другими. Я не понял его, так как он ссылался на сочинения
Новалиса, а я их не читал. Сегодня я послал за ними в библиотеку, но, должно
быть, не получу их, они замечательны, и, следовательно, ими зачитываются.
Нет, я все-таки получил Новалиса - два небольших тома. Библиотекарь
просил передать мне, что я могу держать их сколько угодно, так как на них
совсем нет спроса. Он не мог сразу найти этих книг потому, что куда-то