"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (I) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

______________
* Пойте же, дети (фр.).

Эта реплика отмечает начало моей роли: я сажусь за фортепьяно, а
барышень Редерлейн с торжеством подводят к инструменту. Тут опять начинается
спор: ни одна не хочет петь первой.
- Ведь ты знаешь, милая Нанетта, я ужасно охрипла.
- А я разве меньше, милая Мари?
- Я так плохо пою.
- О, милочка, только начни... - и т.д.
Мой совет (подаваемый всякий раз), что они могли бы начать с дуэта,
вызывает рукоплескания; принимаются перелистывать ноты, находят наконец
тщательно заложенный лист, и начинается: "Dolce dell'anima"* и проч. Талант
же у барышень Редерлейн отнюдь не малый. Вот уже пять лет, как я здесь, из
них три с половиной года - учителем в редерлейновском доме; за это короткое
время фрейлейн Нанетта кое-чего достигла: мелодию, слышанную всего раз
десять в театре и затем не более десяти раз повторенную на фортепьяно, она в
состоянии спеть так, что сразу можно догадаться, что это такое. Фрейлейн
Мари схватывает мелодию даже с восьмого раза, и если часто поет на четверть
тона ниже строя фортепьяно, то при ее миленьком личике и недурных розовых
губках с этим легко можно примириться. После дуэта - дружный хор похвал.
Затем начинают чередоваться ариетты и дуэттино, а я заново отбарабаниваю уже
тысячу раз игранный аккомпанемент. Во время пения финансовая советница
Эберштейн, покашливая и тихонько подпевая, дает понять: "И я ведь тоже пою".
Фрейлейн Нанетта говорит:
______________
* Услада души (ит.).

- Милая советница, теперь и ты должна дать нам послушать твой
божественный голос!
Опять поднимается шум. У нее простуда, и она ничего не может спеть
наизусть. Готлиб притаскивает две охапки нот; начинается перелистывание.
Сперва она хочет петь "Мщение ада" и т.д., потом "Геба, смотри" и т.д.,
затем "Ах, я любила" и т.д. В испуге я предлагаю: "Фиалка на лугу" и
т.д.{45} Но советница - за высокое искусство, она хочет показать себя и
останавливается на Констанце. О, кричи, квакай, мяукай, издавай гортанные
звуки, стенай, охай, тремолируй, дребезжи сколько тебе угодно; я взял правую
педаль и грохочу fortissimo, дабы оглушить себя. О сатана, сатана! Какой из
твоих адских духов вселился в эту глотку, чтобы терзать, душить и рвать
исторгаемые ею звуки? Четыре струны уже лопнули, один молоточек сломался. В
ушах у меня звон, голова трещит, дрожит каждый нерв. Неужели все фальшивые
звуки пронзительной трубы ярмарочного шарлатана собрались в этом маленьком
горле? Ее пение меня измучило - пью стакан бургундского. Рукоплескали
неистово, и кто-то заметил, что финансовая советница и Моцарт сильно меня
воспламенили. Я улыбался, потупив глаза, и, как сам заметил, это выходило
очень глупо. Тут зашевелились все таланты, процветавшие до сих пор под
спудом, и стали выступать наперебой. Задумываются музыкальные сумасбродства
- ансамбли, финалы, хоры. Каноник Кратцер, как известно, божественно поет
басом, уверяет господин в прическе а la Titus*{45}, скромно заявляющий о
самом себе, что он всего только второй тенор, хотя и состоит членом