"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Автомат (новелла)" - читать интересную книгу автора

глазах. Однако пусть оракул сохранит свою тайну, увольте меня от расспросов.
Как ни старался Фердинанд скрыть свое внутреннее волнение, оно слишком
очевидно сказывалось в его стараниях быть веселым и непринужденным. Если бы
даже турок в то утро давал самые что ни на есть поразительные и точные
ответы, то все равно компанией не овладело бы такое странное жутковатое
чувство, причиной которого послужила явная взволнованность Фердинанда. Всю
веселость как рукой сняло, вместо связного разговора слышались лишь
отдельные отрывочные реплики, и все поспешили разойтись в полнейшем
расстройстве чувств.
Фердинанд, едва только они остались вдвоем, сказал Людвигу:
- Друг мой! Не скрою от тебя, турок заглянул в сокровенную тайну моей
души, он ранил меня, и боль моя не пройдет, пока прорицание его не
исполнится, принеся мне предреченную гибель.
Людвиг бросил удивленный, пораженный взгляд на своего приятеля, однако
Фердинанд продолжал:
- Вижу теперь, вижу ясно, что незримое существо, сообщающееся с нами
через посредство турка, подчинило себе такие энергии, которые магически
царят над самыми тайными, скрытыми ото всех нашими мыслями, и вполне может
быть так, что эта чуждая нам сила со всей отчетливостью видит зародыш
грядущего, растущий внутри каждого из нас, растущий в мистическом раппорте с
окружающим миром. Тогда она, эта сила, способна знать все то, что обрушится
на нас в грядущем, - встречаются ведь и люди, наделенные горестным даром
предрекать день и час смерти ближних своих.
- Должно быть, ты спросил нечто совсем особенное, - отвечал Людвиг. - А
может быть, ты вкладываешь значение в двусмысленный ответ оракула и
приписываешь мистической силе совершенно постороннего человека - если только
он обращается к нам через посредство турка - то, что объясняется лишь
капризом случая и только по странному совпадению напоминает нечто дельное и
глубокое.
- Ты в этот момент, - перебил его Фердинанд, - противоречишь тому, с
чем согласятся все без исключения, стоит только завести разговор о так
называемом случае. Но чтобы ты знал и почувствовал, до какой степени я
взволнован и потрясен услышанным, мне надо поведать тебе эпизод из своей
жизни, о котором я прежде никому не рассказывал. Это было не теперь, а
несколько лет назад. Я как раз возвращался в Б. из отцовского поместья,
расположенного в Восточной Пруссии. В К. я повстречал молодых курляндских
дворян, которые тоже направлялись в Б. Мы отправились вместе в трех каретах,
на почтовых, и ты можешь вообразить себе, что когда молодые люди - в них
бурлят соки, кошельки их туги - пускаются в мир, то их веселость достигает
пределов какой-то дикой необузданности. Кому-нибудь в голову приходит
нелепица, и ее тут же с восторгом претворяют в дело; так, вспоминаю, что по
прибытии в M., a дело было в самый полдень, мы разграбили у почтмейстерши
весь запас ее ночных чепчиков и, не обращая ни малейшего внимания на ее
протесты, украсились похищенным добром; с трубками во рту мы невозмутимо
прохаживались у ворот станции, так что народ сбегался со всех сторон, чтобы
поглазеть на такое зрелище. Наконец весело протрубили почтальоны, и мы
уехали. В таком бьющем через край веселом настроении мы прибыли в Д. и здесь
решили задержаться на несколько дней, потому что местность там необычайно
красива. Всякий день мы совершали какую-нибудь веселую прогулку; так, в один
день мы допоздна пробродили по Карлсбергу и его окрестностям, а когда