"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Мастер Мартин-бочар и его подмастерья" - читать интересную книгу автора

Нюрнберге мы и без того не сделаемся добрыми товарищами и не останемся ими
потом? - Рейнхольд одной рукой обнял Фридриха и приветливо заглянул ему в
глаза.
Затем Фридрих сказал:
- Чем больше я на тебя гляжу, добрый товарищ, тем сильнее тянет меня к
тебе; я так явственно слышу чудесный голос, что раздается из глубины сердца,
и будто эхо неизменно отвечает на зов дружественного духа. Я должен все
рассказать тебе. Не потому, чтобы у меня, бедного человека, были важные
тайны, которые я мог бы поверить тебе, но только потому, что в груди верного
друга найдется место для чужой печали, и тебя, хотя мы только сейчас
познакомились, я уже в эти первые минуты считаю своим самым близким другом.
Из меня теперь вышел бочар, и я могу похвалиться, что знаю свое ремесло, но
к другому искусству, гораздо более прекрасному, я еще с детства стремился
всей душой. Я хотел стать великим мастером в литейном искусстве и в чеканке
серебряных вещей, как Петер Фишер или итальянец Бенвенуто Челлини. С
пламенным рвением я работал у господина Иоганна Хольцшуэра, знаменитого на
моей родине чеканщика, который, собственно, не был сам литейщиком, но все же
вполне мог руководить мною в этом деле. В доме господина Хольцшуэра нередко
бывал господин Тобиас Мартин, бочар, со своей дочерью - очаровательной
Розой. Я влюбился в нее; сам не знаю, как это случилось. Я покинул родину и
отправился в Аугсбург, чтобы как следует изучить там литейное искусство, но
тут-то во мне и вспыхнуло по-настоящему пламя любви. Я видел и слышал одну
только Розу; всякое стремление, всякое усилие, которое не вело меня к
обладанию ею, претило мне. Мне пришлось стать на тот единственный путь,
который к этому ведет. Мастер Мартин выдаст свою дочь только за бочара,
который в его доме сделает отличнейшую бочку и к тому же будет по сердцу
дочери. Я бросил свое искусство и научился бочарному ремеслу. Я иду в
Нюрнберг и хочу поступить в подмастерья к мастеру Мартину. Но вот теперь,
когда родной город передо мною, а лучезарный образ Розы так живо
представляется мне, теперь я полон страха, отчаяния, тоски; я погибаю.
Теперь я уже ясно вижу все безумие моей попытки. Разве я знаю, любит ли меня
Роза, полюбит ли она меня когда-нибудь?
Рейнхольд со все возрастающим вниманием слушал рассказ Фридриха. Теперь
он подпер рукою подбородок и, закрыв глаза ладонью другой руки, спросил
глухо и мрачно:
- Разве Роза никогда не давала тебе понять, что любит тебя?
- Ах, - отвечал Фридрих, - ах, Роза, когда я покинул Нюрнберг, была еще
скорее девочкой, чем девушкой. Правда, ей нравилось быть со мной, она так
ласково улыбалась мне, когда вместе с нею я неутомимо собирал цветы в саду
господина Хольцшуэра и плел венки, но...
- Ну, так надежда еще вовсе не потеряна! - вдруг прокричал Рейнхольд
голосом столь резким и прозвучавшим столь неприятно, что Фридрих почти
ужаснулся.
Рейнхольд вскочил, шпага зазвенела у него на боку. Теперь, когда он
встал и выпрямился во весь рост, глубокие ночные тени легли на его
побледневшее лицо и так безобразно исказили нежные черты юноши, что Фридрих
испуганно воскликнул:
- Да что это вдруг случилось с тобой? - При этом он отступил на
несколько шагов и ногой толкнул котомку Рейнхольда.
Зазвенели струны, и Рейнхольд гневно воскликнул: