"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Мастер Мартин-бочар и его подмастерья" - читать интересную книгу автора

- Эй ты, недобрый товарищ, не разбей мою лютню!
Лютня привязана была к котомке. Рейнхольд отвязал ее и так неистово
ударил по струнам, словно хотел порвать их все до последней. Но вскоре игра
его стала нежной и мелодичной.
- Давай, - сказал он с прежней мягкостью в голосе, - давай, милый брат,
спустимся теперь в деревню! Тут у меня в руках славное средство, чтобы
отгонять злых духов, которые могли бы встретиться на нашем пути и уж ко
мне-то могли бы привязаться.
- Полно, милый брат, - отвечал Фридрих, - с чего бы это злые духи стали
привязываться к нам в пути? Но играешь ты очень приятно, продолжай.
На темной лазури неба появились золотые звезды. Ночной ветер с глухим
шелестом проносился над душистыми лугами. Громче журчали ручьи, шумели
деревья далекого мрачного леса. А Фридрих и Рейнхольд, напевая под звон
лютни, спускались в долину, и сладкие звуки их мечтательно-томных песен,
звонкие и ясные, как бы на светлых крыльях неслись по воздуху. Придя на
ночлег, Рейнхольд быстро сбросил свою котомку, отставил лютню и порывисто
прижал к груди Фридриха, который ощутил на щеках следы жгучих слез, пролитых
его товарищем.


ПРО ТО, КАК МОЛОДЫЕ ПОДМАСТЕРЬЯ,
РЕЙНХОЛЬД И ФРИДРИХ
БЫЛИ ПРИНЯТЫ
В ДОМЕ МАСТЕРА МАРТИНА

Когда Фридрих проснулся поутру, он не увидел своего нового друга,
который с вечера улегся рядом с ним на соломенном ложе, а так как не было
заметно ни лютни, ни котомки, то он и подумал, что, по неизвестным ему
причинам, Рейнхольд покинул его и пошел другим путем. Но едва только Фридрих
вышел из дому, как Рейнхольд оказался перед ним - с лютней в руке и котомкой
за плечами, притом одетый совершенно иначе, чем вчера. Перо с шапочки он
снял, шпагу спрятал, а вместо изящного камзола, обшитого бархатом, надел
простой, не бросающийся в глаза камзол, какие носят горожане.
- Ну что ж, - воскликнул он, веселым смехом встречая удивленного друга,
- ну что ж, дружище, теперь-то уж ты, наверно, видишь во мне настоящего
товарища и верного друга. Но только, знаешь ли, для влюбленного ты спал
слишком долго. Смотри, как высоко уже стоит солнце! Скорее же в путь!
Фридрих был молчалив, погружен в себя, не отвечал на вопросы
Рейнхольда, не обращал внимания на его шутки. Рейнхольд, расшалившись,
носился по сторонам, весело кричал и размахивал своей шапочкой. Но и он
становился все молчаливее по мере того, как они приближались к городу.
- Я не могу идти дальше: так мне тревожно, так тяжело, так
сладостно-тоскливо у меня на душе. Давай отдохнем немножко под этими
деревьями! - молвил Фридрих, когда они уже почти достигли ворот Нюрнберга, и
в полном изнеможении опустился на траву.
Рейнхольд сел подле и, немного помолчав, сказал:
- Наверно, милый мой брат, я вчера вечером удивил тебя. Но когда ты мне
рассказывал о твоей любви и я увидел, как тяжело тебе, мне в голову стали
лезть всякие нелепости, которые сбили меня с толку, а в конце концов смогли
бы и с ума свести, если бы твое чудное пение и моя лютня не прогнали злых