"Э.Т.А.Гофман. Майорат" - читать интересную книгу автора

брал аккорд, фрейлейн Адельгейда, сидевшая в углу комнаты, подбежала к
баронессе, стала перед ней на колени, взяла обе ее руки и, прижимая к своей
груди, стала просить: (*47)
- Милая баронесса Серафина, теперь и тебе надо будет спеть.
Баронесса возразила:
- Что это тебе вздумалось, Адельгейда, - мне ли выступать перед нашим
виртуозом с жалким пением?
То было пленительное зрелище, когда она, потупив глаза и густо
покраснев, подобно застыдившемуся ребенку, боролась с робостью и желанием.
Можно себе представить, как я умолял ее, и, когда она упомянула о
курляндских народных песенках, я не отступил от нее, пока она, протянув
левую руку, не попыталась извлечь из фортепьяно несколько звуков, как бы для
вступления. Я хотел уступить ей свое место, но она не согласилась, уверяя,
что не сумеет взять ни одного аккорда и что ее пение без аккомпанемента
будет сухо и неуверенно. И вот нежным, чистым, как колокольчик, льющимся от
самого сердца голосом она запела песню, чья простенькая мелодия совершенно
отвечала характеру тех народных песен, которые словно светят нам из глубины
души, и мы в светлом озарении познаем нашу высшую поэтическую природу.
Таинственное очарование заключено в незначительных словах текста, служащих
как бы иероглифами того невыразимого, что наполняет грудь нашу. Кто не
вспомнит о той испанской концонетте, все словесное содержание которой не
более как: "С д`евицей моей я плыл по морю, и вот поднялась буря, и д`евица
моя в страхе стала метаться туда и сюда. Нет, уж не поплыву я больше с
д`евицей моей по морю". Так и в песенке баронессы говорилось лишь: "Намедни
танцевала я с миленьким на свадьбе, из волос моих упал цветок, который он
поднял, подал мне и сказал: "А когда же, моя девица, мы опять пойдем на
свадебку?"
Когда вторую строфу этой песенки я стал сопровождать арпеджиями, когда,
охваченный вдохновением, я срывал с уст баронессы мелодии следующих песен,
то, верно, показался ей и фрейлейн Адельгейде величайшим мастером в музыке;
они осыпали меня похвалами. Свет зажженных в бальной зале свечей достигал
покоев баронессы; нестройный рев труб и валторн возвестил, что пришло время
собираться на бал.
- Ах, мне надобно идти! - воскликнула баронесса. Я вскочил из-за
фортепьяно.
- Вы доставили мне приятнейшие минуты - это были самые светлые
мгновения, какие выпадали на мою (*48)долю в Р... зиттене. - С этими словами
баронесса протянула мне руку; и когда я, опьяненный величайшим восторгом,
прижал ее к своим губам, то почувствовал, как кровь горячо бьется в ее
пальцах... Я не знаю, как я очутился в комнате деда, как попал потом в
бальную залу. Некий гасконец боялся сражения, полагая, что всякая рана ему
смертельна, ибо он весь состоял из одного сердца. Я, да и каждый на моем
месте, мог бы ему уподобиться! Всякое прикосновение смертельно. Рука
баронессы, пульсирующие ее пальцы поразили меня, как отравленные стрелы,
кровь моя пылала в жилах!
На другое утро дед мой, не выспрашивая меня прямо, все же скоро узнал
историю проведенного с баронессой вечера, и я был немало озадачен, когда он,
говоривший со мной всегда весело и с усмешкой, вдруг стал весьма серьезен и
сказал:
- Прошу тебя, тезка, противься глупости, обуревающей тебя с такой