"Уильям Годвин. Калеб Уильямс " - читать интересную книгу автора

охотничьих забавах, и заподозрил в этом намерение воспрепятствовать его
замыслам.
Задетый за живое этим подозрением, которое человек с характером
мистера Тиррела должен был проверить без промедления, он послал за
Хоукинсом, чтобы переговорить с ним.
- Хоукинс,- с досадой начал он,- я тобой недоволен. Я говорил тебе два
или три раза о твоем сыне, которого желаю облагодетельствовать. Что за
причина, сударь, что ты, по-видимому, не чувствуешь благодарности ко мне за
это и противишься моей доброте? Ты должен бы знать, что со мной шутки
плохи. Я не люблю, чтобы мои милости отвергались такими людьми, как ты. Я
сделал тебя тем, что ты есть, а если захочу, могу сделать еще более
беспомощным и несчастным, чем ты был, когда я тебя подобрал. Берегись!
- Не в обиду будь сказано вашей милости, - отвечал Хоукинс, - вы были
для меня добрым господином, и я скажу вам всю правду. Надеюсь, вы не
погневаетесь на меня. Этот мальчик - мой любимец, мое утешение и опора моей
старости.
- Так что ж из этого? Разве это причина, чтобы мешать его преуспеянию?
- Умоляю вас, ваша милость, выслушайте меня. Может быть, я пристрастен
в этом деле, но что поделаешь... Отец мой был священником. Все в нашей
семье вели достойную жизнь, и я не могу примириться с мыслью, что мой
бедный мальчик пойдет в услужение. Что до меня, то я не вижу никакого толку
в слугах. Не знаю, ваша честь, но мне думается, - для меня было бы мало
радости, если б Леонард стал таким, как они. Да простит мне господь, если я
несправедлив к ним. Но ведь это для меня самое дорогое дело. Я не в силах
рисковать благополучием моего бедного мальчика, когда так легко, с вашего
разрешения, уберечь его от зла. Сейчас он благоразумен и прилежен и, не
будучи ни дерзок, ни застенчив, знает себе цену. Я понимаю, ваша милость,
что это очень безрассудно так говорить с вами, но ваша милость были мне
добрым господином, и я не смею вам лгать.
Тиррел выслушал всю эту речь молча, потому что был слишком удивлен,
чтобы проронить слово. Если бы молния ударила у самых его ног, и тогда он
не испытал бы большего изумления. Он и раньше думал, что Хоукинс так
безумно любит сына, что не в силах отпустить его от себя, но у него никогда
не было ни малейшего представления о том, что он узнал теперь.
- Ого-го, так ты джентльмен, вот оно что! Нечего сказать, хорош
джентльмен! Твой папенька был священником. Вся ваша семья слишком хороша,
чтобы идти ко мне в услужение. Ах ты, бессовестный негодяй! Да затем ли я
подобрал тебя, когда мистер Эндервуд прогнал? Отогрел змею на своей груди!
Боишься, что у сынка барские манеры испортятся, что он уронит свое
достоинство и привыкнет слушаться приказаний? Подлый мужик! Прочь с глаз
моих! Можешь быть уверен: я на своей земле джентльменов не потерплю. Долой
их, с корнями и ветками, со всеми пожитками! Слышишь, сударь! Завтра утром
приведи своего сына и проси у меня прощения, или, даю тебе слово, я сделаю
тебя таким несчастным, что ты пожалеешь о том, что родился.
Такое обращение было слишком сильным испытанием для терпеливого
Хоукинса.
- Мне нет надобности приходить к вам снова по этому делу, ваша честь.
Я уже принял решение, и время не изменит его. Очень сожалею, что прогневал
вашу милость, и знаю, что вы можете навлечь на меня немало бед. Но надеюсь,
вы не будете так бессердечны, чтобы погубить отца за любовь к своему