"Уильям Годвин. Калеб Уильямс " - читать интересную книгу автора

С этими словами он направился ко мне. Но я был уже достаточно испуган
и мгновенно исчез. Я слышал, как за мной с силой захлопнулась дверь; на
этом и кончилась необычайная сцена.
Снова я увидел его вечером; на этот раз он довольно хорошо владел
собой. Его обращение, всегда ласковое, теперь было вдвое внимательнее и
мягче. Казалось, у него есть что-то на душе, чем он хочет поделиться, но не
находит подходящих слов. Я смотрел на него с тревогой и любовью. Он сделал
две безуспешные попытки заговорить, покачал головой и затем, вложив мне в
руку пять гиней, сжал ее так, что я почувствовал в этом движении всю силу
обуревавших его противоречивых чувств, хотя и не понимал их. Вслед за этим
он, казалось, тотчас же овладел собой, отдалясь этим на обычно разделявшее
нас расстояние и приняв важный вид.
Я прекрасно понял, что молчание было одной из тех добродетелей,
которые от меня требуются. Да и ум мой был слишком склонен размышлять над
тем, что я видел и слышал, чтобы я стал толковать об этом с кем попало.
Однако в тот же вечер мне пришлось ужинать вдвоем с мистером Коллинзом, что
случалось редко, так как по своим служебным обязанностям он вынужден был
проводить много времени вне дома. Он не мог не подметить во мне
непривычного уныния и тревоги и ласково справился об их причине. Я
попробовал уклониться от расспросов, но моя молодость и незнание жизни были
в этом плохими помощниками. К тому же я всегда был очень привязан к мистеру
Коллинзу, и, ввиду положения, которое он занимал в доме мистера Фокленда, я
полагал, что в этом случае моя откровенность не слишком нарушает приличия.
Я рассказал ему самым подробным образом обо всем, что произошло, и заключил
торжественным уверением, что я не боюсь за себя, хотя и стал жертвой
каприза; никакие неприятности и опасности не принудят меня к малодушному
поступку; я страдаю только за своего покровителя, который, имея все
преимущества для счастья и будучи в высшей степени его достойным, обречен,
по-видимому переносить незаслуженные страдания.
В ответ на мое сообщение мистер Коллинз сказал, что и ему известны
подобные случаи. Из всего этого он вынужден сделать вывод, что наш
несчастный хозяин по временам бывает не в своем уме.
- Увы! - продолжал он. - Так было не всегда. Фердинанд Фокленд
когда-то был самым веселым из веселых. Правда, не из тех пустых малых,
которые вызывают презрение вместо восхищения и чья живость свидетельствует
скорей о безрассудстве, чем о довольстве. Его веселье всегда сочеталось с
достоинством. Это было веселье героя и ученого. Оно смягчалось размышлением
и чувствительностью и никогда не противоречило ни хорошему вкусу, ни
доброму отношению к людям. Но, каково бы оно ни было, это было искреннее,
сердечное веселье, которое сообщало непостижимый блеск его обхождению и
беседе и делало его желанным гостем в разных кругах общества, которые он в
то время охотно посещал. Сейчас, мой дорогой Уильямс, ты видишь только
обломки, оставшиеся от того Фокленда, которого почитала мудрость и обожала
красота. Его молодость, вначале необычайно много обещавшая, поблекла. Его
чувствительность увяла, иссякла вследствие событий, в высшей степени
оскорбительных для его чувств. Его ум был полон всевозможными восторженными
речами о воображаемом чувстве чести. И, собственно, только самая грубая
часть его существа, только оболочка Фокленда в состоянии была пережить
рану, нанесенную его гордости.
Эти рассуждения моего друга Коллинза сильно разожгли мое любопытство,