"Всеволод Глуховцев. Полнолуние " - читать интересную книгу автора

только это было и ни то, и ни другое, а что - он не мог разобрать, потому
что был полумрак, и что вдали - не видно: ни Земли, ни неба - просто он всем
своим существом знал, что это мертвая, голая и страшная равнина.
Страх имел место. Он был где-то впереди и слева, на северо-западе, если
принять, что стоишь лицом на север. Недалеко. Темнота там казалась гуще, и
страх шел оттуда ровным, одинаковым потоком. Ветер страха. Эта мысль явилась
четко, именно таким словосочетанием: ветер страха. И еще: я не хочу знать,
как говорит этот ветер. Слова как бы заполнили собой весь мозг, длинные,
уродливые буквы их теснились, мяли друг друга. Тело подергивали нервные
шквалики. Я не хочу знать, как говорит этот ветер.
А пришлось узнать. Сначала северо-западный мрак сгустился окончательно
и стал человекоподобной фигурой, смутно различимой на темном фоне. Низкий,
голова без шеи, вдавленная в широкие плечи, длинные руки, короткие
расставленные ноги. Страх шел от него. Он был один, черный силуэт, только в
несоразмерно большой голове было два каплевидных, обращенных остриями друг к
другу глаза без зрачков, просто отверстия, светящиеся дымчатым красноватым
светом меняющейся интенсивности: то ярче, то бледнее... Он ничего не делал,
только стоял, но ветер страха от него леденил самое сердце, проникая через
плоть, как обычный ветер через разбитое стекло.
И Александр не мог уйти, его тело не слушалось его. И он стоял,
страшась, кровь отхлынула, и ждал, что дальше. И, ветер заговорил.
- Это тот, который молчит, - донес ветер слова. - Он придет к тебе
ночью.
Как только голос зазвучал, стало ясно, что это странно знакомый голос,
и почему-то очень важно было знать чей? - и Александр мучительно вспоминал,
попутно осознавая, - не удивляясь этому, а просто отмечая факт, что сказано
было на чужом языке, никогда не слышанные прежде слова, но все было понятно,
и в этом тоже ничего не было удивительного. Он услышал свой голос:
- Зачем он? Не надо. Пусть уйдет.
И сразу понял, что голос ветра был его голос. Оба его голоса
воспринимались отстраненно, как бы вне его, и от этого делалось еще
страшнее. Непонятно: почему так? И интонации разные: ветер говорил
бесстрастно, как автомат, а в другом голосе были тревога и тоска, и какая-то
отчаянная, безнадежная надежда - на последней черте, у обрыва, когда крошки
грунта из-под ног уже сыплются в пропасть. Ветер сказал: "Он придет ночью.
Так решено. Тот, который молчит". И стало ясно, что упрашивать и спорить -
глупо. Он придет. Тускло шло время, был полумрак, ветер, и вопросы,
горестные и умоляющие: "Кто ты? Скажи. Зачем ты?.."
Но тот молчал, только глаза его то разгорались, то тускнели. Ответов не
было, и кроме красных глаз ничего больше не менялось во всем мире. Это было
долго - страх и тоска, но вдруг исчезло.
И Александр проснулся еще раз. Он понял, что проснулся - казарма, запах
гуталина, сопение и храп. Ночник в углу, дневальный рядом клюет носом на
табуретке. Но облегчения не было, было так, словно тяжкая плита давит грудь,
во рту пересохло, и ясно, что это не сон. Сны не такие.
Сны не такие. Это другое. Он почему-то сунулся туда, куда не следует
соваться человеку - и капкан захлопнулся. "Они не выпустят меня", - подумал
он и ощутил, как тоскливая обреченность стала растекаться по телу,
вкрадчивым холодком окольцевала сердце. Это было серьезно. Стало тяжело.
Они придут еще. Сейчас, быть может, приотстанут, отпустят на длинный