"Владислав Михайлович Глинка. Судьба дворцового гренадера " - читать интересную книгу автора

чем к тому, что звона шпор не слышно... А как поручик Аужин говорил, что
на ухабах в возках цепи гремели... Где-то Александр Иванович, Вильгельм
Карлович да и Семен Балашов, бедняга?..
Что говорить, во дворце служба для гренадер и еще, пожалуй, для лакеев,
что убирают залы, вовсе не тяжела. Но остальному снующему здесь люду дела
вот как хватает. Всего по дворцовым "должностям", сказывают, ежедневно
занято в огромном здании более семисот человек. И кого среди них только
нет! Чиновники всех рангов и писцы различных канцелярий, швейцары и
скороходы, официанты, повара с кухонным штатом и кондитеры, ламповщики и
полотеры, истопники и трубочисты, обойщики и столяры, маляры и слесари,
кладовщики с помощниками при сервизных, бельевых, винных, кофешенкских,
мучных, фруктовых и других кладовых, занимающих почти весь нижний этаж
дворца, средь которых втиснулась еще аптека с огромными очагами,
обслуженная двадцатью аптекарями и помощниками. А ведь прачечные и
гладильные, конюшенные, экипажные и многие другие заведения находятся в
еще нескольких большущих зданиях, где также копошатся тысячи служителей и
мастеров придворного ведомства.
Однако здесь-то, в Зимнем, пожалуй, тяжелее всех достается чинам двух
пожарных рот. Называются они инвалидными, но люди все здоровые, хотя и не
рослые. Казармы их помещены на чердаках в разных концах дворца. Рано
утром, вечером и ночью пожарные патрули обходят помещения, следят за
топкой печей, за работой трубочистов, проверяют дымоходы и душники. В
отведенных им сараях чистят и смазывают выписанные из Англии
машины-водокачалки, на дворах в сухую погоду проверяют "рукава" для подачи
воды, похожие на длинных змей, поднимают до окон второго этажа складные
лестницы и взбегают по ним по команде своих офицеров. Да, говорят, в
каждой роте по дежурному взводу на случай пожара спят одетыми, будто в
воинском карауле.
Через неделю поручик перевел Иванова в Предцерковную - проходную залу
между дворцовым собором, Статс-дамскон и Военной галереей. Здесь дежурили
с восьми до четырех часоп, и ему досталось самое спокойное время - с
полудня. Утренняя церковная служба отошла, печки протоплены и трубы
закрыты.
Протирка полов полотерами и уборка комнат закончены.
Когда остался один в Предцерковной, то вспомнил рассказ покойного
Панюты, как утром 14 декабря рядом с ковриком, на котором стоял часовым по
случаю торжественного молебствия, вот на этом кресле, сидел увешанный
регалиями граф Аракчеев.
А все, кто так недавно наперебой кланялись ему чуть не в пояс, будто не
видели старика, снуя мимо и перешептываясь о своих делах, о благоволении
нового монарха... С графом-то, ляд с ним! Что отставил его новый царь, то
слава богу, хорошего о нем и разу не слыхивал, а вот Панюту, добродушного,
неразговорчивого, но все примечавшего кирасира, - вот кого жалко.
Истинно в "чужом пиру похмелье" принял 14 декабря...
Он зашагал в обход, давеча показанный Лаврентьевым, - через
Статс-дамскую и Белый зал в Военную галерею. Из нее заглянул в
Георгиевский тронный. Везде пусто, тихо. Чинно выравнялись вдоль стен
банкетки, торшеры, вазы. Теперь можно на неспешном шагу разглядеть и
генеральские портреты, не увидишь ли знакомых?
В скудном свете, льющемся сквозь окна в потолке, проплывают мимо лица,