"Владислав Михайлович Глинка. Судьба дворцового гренадера " - читать интересную книгу автора

проходили быстро. Часто в конце дежурства Иванов оставался совсем один и,
беззвучно маршируя по залам, вслушивался в тишину этой части дворца,
расположенной в стороне от нонешних парадных покоев и жилых комнат царской
семьи. Внятно тикают часы на каминах, иногда хрустнет блестящий фигурный
паркет, звякнут хрустальные листья или бусины люстр. Еле уловимо пахнет не
то воском от полов, не то сандалом или кипарисом от какой-то шкатулки. Все
здесь нарядно, но тускло - всегда спущены белые шелковые шторы. Только
когда истопники открывают печные дверки и шевелят кочергой пылающие дрова,
вдруг побегут по паркетам живые дорожки и отблески огня заиграют на
спинках золоченой мебели, на рамах картин.
Самая большая комната - Тронная, в ней высокая белая печка с медными
начищенными створками. Когда они распахиваются, то разом загораются ряды
золотых орлов, вытканных на красном бархате, покрывающем стены, бегут
блики по серебряным торшерам и стенникам, танцуют на золоченых базах
беломраморных колонн. А в соседней в розовой гостиной у стен сидят, поджав
ноги, большие фарфоровые китайцы. Шапки у них островерхие, воронкой, глаза
косые, смотрят вниз, усы тонкие, мышиными хвостами, руки вытянуты к
коленям ладошками вниз, но их не касаются. Одежда голубая или желтая в
серебряных завитушках. Когда проходишь мимо, китайцы все по очереди
начинают плавно качать головами и руками. За то время, что обойдешь свой
пост, они уже успокоились, чтобы снова начать так же кланяться. Ходи да
осматривай их и маленькие фигурки - зверей, голеньких ребят с цветами и
девиц с овечками, которые стоят на полочках, и то еще, что изображено на
картинах. А надоест - так выгляни на площадь, где ездят санки, кареты,
верховые придворные рассыльные в красных ливреях. Или в другую сторону -
на большой двор, где идет своя жизнь. Нарядная горничная прогуливает белых
собачек. Сгибаясь под вязанкой березовых поленьев, из подвала вылезает
дровонос.
Взмыленная ямская тройка остановилась у полосатой ограды караульной
платформы, и с тележки соскочил фельдъегерь. Здесь время своей смены никак
не пропустишь: без пяти минут двенадцать глухо загрохочут барабаны - новый
пеший караул заворачивает внизу с площади. Тут часовой у будки ударит в
колокол, заорет: "Караул, вон!" - и тотчас по ступенькам крыльца начнет
рядами сходить вступившая вчера рота, чтобы построиться для церемонии
смены... Как не вспомнить в такие минуты наводнение и 7-ю линию?.. Уже три
года миновало, а будто вчера случилось...
Прохаживаясь по своему посту, Иванов вдруг заметил, будто чего-то ему
не хватает, чем-то на ходу неловко. Приостановясь, проверил, застегнуты ли
все пуговицы сюртука, обдернул полы. Снова пошел и тут понял: нет звона
шпор, который сопровождал каждый шаг почти двадцать лет... Ну, без него и
обойтись нетрудно. А вот, право, жалко, что коней в нонешнем обиходе кет.
Войдя в стойло с полным гарнцем, так славно шлепнуть по шелковистому
теплому крупу да сказать: "А ну, прими!"
Услышать, как шумно втягивает ноздрями запах овса, текущего в кормушку,
и как где-то близко другой кирасир, которого, видно, конь притиснул к
стенке, весело выкрикнет: "Не балуй, Ирод!.."
Да, весной стукнет двадцать лет службы, за что положен знак отличия
святой Анны, которым "заслуженные воины навсегда избавляются от телесных
наказаний". А что Эссен про то говаривал? "Плевал я на ихнюю Анну..." Так
неужто все полковые напасти позади? К такой мысли потруднее привыкнуть,