"Михаил Глинка. Петровская набережная " - читать интересную книгу автора

вверх несколько труб, осыпавшееся кирпичное крошево горой стояло у их
подножия.
- Знаешь, что это такое было? - спросил сидящий на скамейке человек.
Митя посмотрел на него - это был пожилой человек в темном берете. Он
опирался обеими руками на тросточку с белой костяной рукояткой, серый плащ
его висел сзади на спинке скамейки.
- Это фарфоровый завод был. Про кузнецовский фарфор слышал?
- Да, - сказал Митя. - То есть нет.
Митя почти всегда так отвечал. Даже если ему казалось, что он знал,
слышал, умел. Потому что уж лучше так ответить, чем потом сразу же понять,
до какой степени ты мало знаешь и еще меньше умеешь. Лучше уж пусть тебе
расскажут.
Но человек с тросточкой совсем не стал читать лекцию, хотя и казалось,
что вот-вот начнет.
- Лучший фарфор России, - только и сказал он и, глядя на развалины,
горько махнул рукой. - Сколько еще всего надо поднимать... Так, а где ты
сидишь, Аника-воин? Место-то где твое?
- Я вот тут... стою.
- Но ты же не простоишь до утра?! Где твое сидячее место?
Сидячего места у Мити не было.
- Ну, будешь тут, - сказал человек с тросточкой и решительно посмотрел
на всех сидящих на его скамейке. - Подвиньтесь чуть-чуть, граждане. Вот
молодому моряку вообще сесть негде...
Митя робко повиновался. Но каким уютно затиснутым сразу почувствовал он
себя между надолго севшими здесь людьми, так убаюкивающе чавкали по воде
дощатые плицы, так мощно и спокойно сквозь несколько палуб дышала из трюма
теперь уже знакомая Мите надежная шумная паровая машина, и такой длинный,
полный волнений, был у Мити день, что он сразу задремал, уронив голову на
плечо приютившего его человека. А человек с тросточкой рассказывал о том,
что на Волхове было любимое имение поэта Державина - Званка. Потом - о
мрачном Аракчееве, любимце Александра I, имение которого, Грузино, тоже
стояло на Волхове и тоже, как кузнецовские заводы, сгорело во время войны. О
Лермонтове, служившим на Волхове в местечке Селищи. Еще что-то о местечке
Муравьи... И Мите сквозь сон мерещились огромные, все вырастающие муравьи.
Но ничего поделать с собой он больше не мог.
- Эко малец умаялся, - вздохнула сидящая на кулях с неведомой поклажей
востроносая бабка. - Маленький такой, а матрос. Эх, война!
Потом Митя почувствовал, как кто-то, взяв его за руки, тянет со
скамейки. Ничего не понимая со сна, Митя пошел за тем, кто его тянул. Они
спустились на несколько ступенек, провожатый открыл какую-то дверь и сказал
голосом "веселого":
- Ложись вот тут.
И бросил в ногах койки Митин вещевой мешок.
Проснулся Митя оттого, что заболел. Во всем теле ныла противная
слабость, голова плыла, а главное - тошнило. Вот подкатило к самому горлу...
Митя рывком сел на койке, но каюта не остановилась, а продолжала крениться
то в одну сторону, то в другую. "Озеро, - понял Митя, - Ильмень. Вот оно,
значит, как, когда качает". Но в этот момент каюта опять стала крениться в
ту сторону, которая была почему-то особенно неприятна Мите, и он кинулся к
двери. Как он ни торопился, но при свете тусклой лампочки успел заметить,