"Михаил Глинка. Петровская набережная " - читать интересную книгу автора

случай, если кто-то что-то не успеет..." И еще были люди, которые считали,
что отвечают за захват первых мест на спартакиадах. За первые места на
городских олимпиадах. За безукоризненность строя на параде. За гигиену,
проведение собраний и хор. За кружок морского моделизма. Кружок живописи. За
оркестр балалаечников. За мастерские, где каждый воспитанник обязан был в за
захват первых мест на спартакиадах. роме выпускинков, под флейту и барабан
гудующей без офицера. чтобы земля в этом месте не протерлась насквозь,
____________________ыточить из болванки молоток, построить табуретку и
переплести книгу.
Успевали только свалить обязательный минимум. Остальное шло в разряд
"либо-либо". Либо ты там, либо ты здесь. Рота слоилась. Успеть сделать все
было нельзя, и поэтому особо тягостными казались дневальства, когда,
принаряженный, ты ходишь взад и вперед по коридору. Для окончательного
отличия от других на тебе - меховая зимняя шапка, хотя ты метешь теплый
коридор, или, напротив, белая бескозырка, которая должна бы была защищать
твою оголенную машинкой голову от палящих солнечных лучей, но именно сейчас
лучей этих что-то незаметно: топить кончили раньше времени, на Неве ледоход,
и из окна ты видишь баклажановые лица окоченевших прохожих. Ты бродишь взад
и вперед по коридору, охраняя своими свистками и командами разлинованное
распорядком время, но тебе, как всякому часовому, не достанется ничего из
того, что ты охранял. "Значит, так, - думал, подметая коридор, всякий
дневальный, - меня сейчас подменят на обед и надо бы минуток пятнадцать
урвать. В библиотеку? Или стирануть гюйс, чтобы вечером уже выгладить? Или
побренчать на пианино в клубе?"
Шла борьба за обрезки времени. Из этих обрезков за два года возникал
второй разряд по гимнастике, оказывался целиком прочитанным Дюма, позже
Драйзер, позже Достоевский или выявлялась виртуозная способность к
безнотному музицированию.
Каждый вскоре уже понимал, что в резерве у него только стыки, только
промежуточные минуты. Скорей построишься - раньше отпустят, быстрей
приберешь - прочтешь лишние две страницы.
Триста метров булыжника от учебного корпуса до спального были той
дистанцией, преодолевая которую драгоценные свободные минуты можно было как
найти, так и потерять, - рота проходила Пеньковую улицу четырежды в сутки.
Стоял декабрь. Луна и фонари на Пеньковой улице светились желтыми
нимбами. Рота торопливо скрипела снегом. К строю они уже привыкли. К шинелям
привыкли. К командам привыкли. Только к одному никак не могли привыкнуть:
молчать в строю.
В первый месяц им за это выговаривали, осенью стали понемногу
наказывать. В этот декабрьский вечер лейтенант Тулунбаев сказал перед
строем:
- Ну, друзья, хватит.
А они к тому времени еще не все поняли, что лейтенант Тулунбаев ничего
зря не говорит. Кто-то забубнил в самой глубине строя, как только рота
свернула с набережной.
- Старшина! - ровным голосом сказал Тулунбаев. - Остановите роту!
Обратно к воротам.
В строю забурчали. У каждого в спальном корпусе было что делать. И
холодина к тому же. Возвращаться, однако, было недалеко.
- Внимание, - сказал Тулунбаев, когда они снова были выстроены у