"Илья Глезер. Любка (грустная повесть о веселом человеке) " - читать интересную книгу автора

охраной полиции в ежегодном параде по Гриничвиллидж. Ходили бы вы парадами,
если бы, не дай Бог, в США пришли к власти красноватые профессора из
Гарварда или Принстона, да переделали бы жизнь по любезному их сердцу
советскому образцу?! Ах, как бы я хотел перенести этих снобов из Айви Лиг на
советскую большую зону. Да не гостями на икру с водкой, да не на якшание с
запланированными революционерами - Евтушенко-Вознесенско-Глазуновыми, а как
наших рядовых советских граждан и лет на 5-7 (от 5 до 7 лет за просоветскую
деятельность)! Да о чем же это я? О Любке и его историях...
Первое интермеццо
Вечерний сумрак медленно наполняет комнату, на высоком ложе покоится
остывающее тело ушедшего в небытие. Широкий картофелеобразный нос, плотно
сжатые чувственные губы Пана, шишковатый лоб - все желтеет, заостряется и,
исчезая, становится легендой. А рядом с ложем в широкой глиняной чаше
остатки темного питья, что увело к предкам вопрошателя и насмешника,
высекавшего острым резцом скепсиса из бесформенной глыбы фраз, мнений,
суждений - мысль и знание. Из фиолетового мрака наступающей ночи вступает в
комнату и наполняет ее своим телом, закованным в бронзу и мышцы, юноша.
Медленно приближается он к ложу и долго смотрит на родные и уже незнакомые
черты того, кто был любовником, и другом-врагом, и разоблачителем, того, кто
наполнял смыслом бытие этого юного искателя чувственных и духовных
наслаждений.
Меркнет свет в маленькой комнате. И рука Алквиада опускает веки, на
ослепленные смертью глаза Сократа.

II

Начало рассказов Любки вело нас на Волгу, на ее спокойные, молчаливые
берега, на раскинувшиеся широко и безмятежно степи, пересеченные редкими
перелесками, где трепетали листьями березы, да золотились хохломскими
красками осины. Здесь, в небольшом, запрятанном между мягкими травяными
холмами русской равнины селе, и родился Любка, нареченный при рождении по
желанию бабки - Петром. Так и рос он, вытягиваясь с годами в тонкошеего,
быстроглазого ваньку с густой шапкой выгоревших соломенных волос. Вместе со
всеми прыгал нагишом в темную парную воду, что застаивалась летними утрами у
высоких обрывов. Вместе со всеми прятался в лозняке, играя в
казаки-разбойники или в пряталки. Словом, был до поры обычным среди обычных
соседских пацанов и девчонок.
Отца Петька не помнил. Бабка сказывала, что ушел он из дома, исчез,
сгинул из села, когда Петьке было всего год
- То ли в город какой подался, - шамкала бабка, - то ли в армию
записался, а там и война его сжевала...
Рассказы бабки были противоречивыми и неясными. Словом, не было у
Любки, тогдашнего Петьки, отца. От матери остался в памяти темный медленный
взгляд, да чуть горьковатый запах ее рук. Умерла мать тоже рано, оставив
бабке, не считая Петьки, еще четверых пацанят и пацанок. Умерла мать как-то
легко и быстро. Сбежавшиеся на крики бабки соседки начали плач и причитания,
установленные обычаями и преданиями. В избе стоял гомон и вой, в котором
бабка поначалу тоже принимала участие, но вдруг она замолкла, загнала
ребятишек на печку и своим низковатым голосом приказала:
- Ну хватит голосить! Помогайте Нюрку обмывать, обряжать!