"Илья Глезер. Любка (грустная повесть о веселом человеке) " - читать интересную книгу автора

наслаждение. Он глядел на их потные, разгоряченные лица и жаждал драки,
крови из-за его, Любкиного тела. Но обычно до драки дело не доходило, и
более мягкий - Седой уступал право не первой ночи Черному. Ласки обоих его
любовников были жестокими, эгоистичными. И Любка часто, корчась от боли и
унижения, тихо выл в мертвой тишине малины под храп очередного обладателя.
В этот памятный дождливый вечер Любка долго стоял, прижавшись к
фонарному столбу на Театральной площади. Несколько раз к нему подходили
какие-то незавидные клиенты. Тихо матерясь про себя, промокший Любка хотел
было уже плюнуть и отправиться домой в теплую малину, но именно в этот
момент около столба появился представительный пожилой мужчина под большим,
старинного образца зонтом. Он повертелся около Любки, быстро воспрянувшего
духом и выражавшего всем телом и лицом интерес и томление. Мужчина, наконец,
преодолел смущение и спросил густым сипловатым басом:
- Не желает ли девушка пройтись под зонтиком по приятной погоде?
"Девушка" тотчас же прыгнула под зонтик и повела свою жертву старым
маршрутом мимо Кремля и Василия Блаженного. Клиент, не жалуясь на погоду,
молча шагал рядом, искоса поглядывая на Любку и приветливо улыбаясь.
У проходного темного двора Любка остановился на мгновение и скользнул в
подворотню, направляясь к неосвещенному, заранее облюбованному подъезду. Как
всегда, он стал медленно подниматься по лестнице, прислушиваясь к шагам
неторопливо бредущего клиента. Неожиданно из темного простенка очередного
марша на Любку метнулась чья-то большая черная тень. В следующий момент он
оказался подмятым, скрученным и ведомым вниз но лестнице двумя
синешинельными ментами. Они быстро выволокли не сопротивлявшегося Любку во
двор, и он только вполглаза успел заметить, что другие синешинельные тащут
чье-то тело по земле к шумно пыхтевшему, неведомо как появившемуся
грузовику. У кабинки шофера стоял Любкин давешний господин с зонтиком, и
даже в темноте было видно, как блестят его зубы, оскаленные в насмешливой
улыбке. Любку забросили в кузов, точно мешок картошки, и грузовик быстро
покатил по тряской мостовой. Любка лежал в кузове на каком-то вонючем тряпье
и чувствовал, что радом мотается чье-то безжизненное тело. Живот Любки
подвело от мучительной боли. Его стошнило. Он пытался двигать связанными за
спиной руками. И неожиданно легко ремень распустился. Тихо, стараясь не
привлекать внимания сидевших в кабинке, Любка подполз к борту и одним
быстрым движением перекинулся через него. Упал он, к счастью, не на
мостовую, а то мне пришлось бы окончить рассказ о его историях, а на мягкую,
сдобренную дождем обочину. Оглушенный, он лежал, не шевелясь, еще не веря,
что спасся. Мучительно болела спина, но руки и ноги были, хоть и исцарапаны,
целы. Прихрамывая, он медленно стал пробираться к Казанскому вокзалу, к его
единственному пристанищу: воровской малине.
Тихими, опасно притаившимися переулками ковылял Любка по Москве,
высвеченной рыжим, осенним рассветом. Через заросли жгучей крапивы и терпко
пахнущей полыни пробрался к знакомому пролому в заборе, облюбованному для
возвращений еще прошлой зимой. Запах опасности, незнакомые шорохи
насторожили и без того потрясенную душу Любки. Внезапно, с грохотом,
сорвалась с петель наружная входная дверь малины. С матерными криками,
воплями и стонами вылетали во двор мужские тела. Любка увидел, как трое
ментов волокут Щуку, утирающего кровь, заливавшую правый глаз. Дальше пошла
вся компания, но Черного с ними не было! Ликование Любки было
непродолжительным. После небольшой заминки синешинельные вытащили во двор