"Илья Глезер. Любка (грустная повесть о веселом человеке) " - читать интересную книгу автора

недельной давности "Вечорку". В рамочке на последней странице значилось:
"Торгсину требуются разнорабочие, кассиры и уборщица в ночную смену.
Сверхурочные не оплачиваются. Одиноким предоставляется общежитие."
...Туго подпоясанный, кожано-скрипучий человек смотрел на розовощекого,
волнующегося Любку внимательно и, казалось, очень приветливо. Любка, быстро
улавливающий подсознательные флюиды, сообразил, что его женственные
очертания и кокетливо повязанная косынка пленили сурового кадровика.
- Я вот что тебе скажу, Трифонова, - ты по документам из нашего,
трудящего народа (документы были туфтовые - малина сварганила), начинай с
низового поста, но мы тебя в секретарши продвинем!
- Так я же малограмотная, ни читать, ни писать, - залепетал Любка,
стараясь перебороть свой ломкий, но явно мужской тенорок.
- Тебя продуло, что ли, голос у тебя хриплый? Не зашибаешь, часом?
- Да нет же - это я в поезде простуду подхватила, - закукарекал Любка.
- Я тебя, Трифонова, сегодняшним днем проведу по документам, а ты в
ночь выходи, а то у нас мусора за три недели насобиралось по всем углам.
Кадровик вытащил какие-то серые листы и начал их заполнять вдоль и
поперек, изредка спрашивая Любку:
- Ты девица, али женщина?
- Это в каком смысле? - оторопел Любка.
- Да я тебя не для смеху, а для статистики спрашиваю! Сверху разнаряд
прислали на статистику. Мы ведь для порядку все знать должны, как мы есть
рабочая и крестьянская власть.
И кадровик строго взглянул на ухмыляющегося Любку.
- Женщина я, - прошептал он, опустив глаза.
- Ну хорошо, ну ладно - не в етом дело! Иди в комендатуру с этим
пропуском. Да не потеряй его! Ключи получишь, и чтоб в десять вечера
приступила к работе.
Кадровик снова стал официально-подтянутым и серо-скучным.
Поздним вечером того же дня редкие прохожие могли заметить миловидную
девицу, входящую в Торгсин и важно предъявляющую постовому свой документ.
Покачивая бедрами и кокетливо улыбаясь, Любка заскользил по длинному
коридору. Каблуки его новых туфель гулко постукивали о паркет. Пахло мышами
и прогорклым сыром. Вытащив из кладовки ведра, тряпки и веники, Любка
прошествовал мимо часового по первому этажу, всем своим видом изображая
деловитую торопливость. Постовой добродушно улыбался и был явно непрочь
поконтактировать. Но Любка опасался своего прокуренного голоса и потому,
крутанув задом, исчез в одной из боковых комнат. В каком-то кабинете
старинный часовой механизм пробил двенадцать. Стало еще тише и безлюднее на
московских, затянутых синей осенней мглой улицах. Изредка Любка слышал
цокание копыт и шелестение шин по асфальту. Через второй этаж Любка вернулся
в свою каморку и тихо, стараясь не шуметь, отпер шпингалеты узкого, годами
не протиравшегося окна. Нижняя заржавевшая защелка долго не хотела
открываться, и Любка даже палец окровянил. Наконец, рама с противным скрипом
отворилась, и в узком проеме окна показалось напряженно-бледное лицо Седого.
Не без труда и с помощью сильных рук Любки, Седой протиснулся в каморку.
Безмолвно указав Любке на дверь, Седой устроился на шаткой табуретке. Любка
же опять, загрохотав ведрами, просеменил по коридору мимо часового, как бы
торопясь закончить уборку. Взобравшись по лестнице на третий этаж, он
заспешил к комнате под номером 7. "Вход посторонним строго воспрещен" -