"Илья Глезер. Любка (грустная повесть о веселом человеке) " - читать интересную книгу автора

любовника.
Долго сидел он на полу в наступающей темноте, то затихая, то снова
начиная погребальный плач. Глубокой ночью он, наконец, поднялся, зажег
лампу, обмыл глаза и лицо холодной водой, что стояла в большой бочке,
припасенная для субботней бани. Медленно, мыкаясь из угла в угол, стал
собирать вещи. Сложил и запер в комод фотоаппарат, накрыл серыми простынями
кушетку. Долго перебирал холщевые рубашки и поношенные порты Михаила
Петровича. Взял одну, поновее - на память. Собрал небольшой заплечный мешок
со своими пожитками, положил туда остатки мятых рублей, что хранились в
секретном месте, за большим зеркалом, и перекрестил все углы обезлюдевшего
дома Серым, осенним утром, крадучись, выбрался из дома и заспешил на окраину
еще спавшего городка Оглянулся в последний раз на голые, печально-черные от
дождя деревья, закрытые ставнями окна и решительно направился к железной
дороге. Просвистел товарный поезд, медленно ползущий под моросившим дождем.
Любка прицепился к последней, пустой и скрипучей платформе. И началась
следующая часть его неспокойной жизни. Уплыл из виду, уплыл из памяти
маленький городок, где Любка был единственный раз в своей жизни счастлив...

IV

Гудел Казанский вокзал. Любка раззявился на замысловатые башенки и
цветные стекла. Такой красоты он еще не видел. Вокруг топотала и спешила
столичная жизнь. Цокали копыта потрепанных рысаков, разносчики в цветных
рубахах истошными голосами предлагали бублики и пирожки. Ковыляли слепые,
припадочные, безногие и безрукие инвалиды. Скрипели телеги, груженые снедью
для московских нэповских рынков. Любка совсем растерялся в кипящей толпе. Он
и вздохнуть не успел, как чьи-то ловкие руки срезали его заплечный мешок с
провизией и немногочисленными пожитками. Любка кинулся за удирающим пацаном.
Да, куда там - верткий оборвыш скрылся в густо снующем люде. И Любка побрел
вдоль сверкающих стекол Садового кольца, В голове его было гулко, глотка
пересохла, а глаза устали от тьмы незнакомого, равнодушного и спешащего
невесть куда народа. Долго он крутился по Кольцу, а к ночи снова прибило его
к той же Вокзальной площади. Осенний вечер опустился на темнеющий город.
Веселая заря мазнула оранжевыми бликами вычурные башенки вокзала, а у его
подножья уже было темновато и серовато-синие тени выползли из затейливых
закоулков, ожидая ночного часа.
Голод сводил Любкин желудок не на шутку, и его начало мутить. Он
пристроился к блинному ларьку и долго смотрел, как уписывают люди блины. Вон
один мужик - десяток, наверно, сжевал ... Баба в цветастом платке подкатила
к ларьку на извозчике. Видно с рынка, после продажи. Задрала подол и
откуда-то, чуть не из срамного места, достала измятые рубли и щепотно стала
навертывать блин за блином.
- Ты чего глядишь, жрать небось хочешь? - Голос раздался над самым
Любкиным ухом, и он даже вздрогнул от неожиданности
- Ишь ты какой нервный, да нежный с виду. Мы сейчас это устроим.
Голос принадлежал молодому пареньку, на вид Любкиному ровеснику,
одетому чисто, но с какой-то размашистой небрежностью.
- Из деревни? Плясать, голосить частушки можешь?
Любка обалдело кивнул утвердительно.
- Ну иди поближе к ларьку, да начинай петь и плясать, да хорошо делай,